Читать книгу - "Левитан и Софья Кувшинникова - Иван Васильевич Евдокимов"

И бегут над ними тучи вперегонку

Из родного края в дальнюю сторонку,

Белые березы, жидкие осины,

Пашни да овраги, — грустные картины.

Не пройдешь без думы, без тяжелой мимо —

Что же к ним все тянет так неодолимо?..

— Хорошо, — вымолвил Саврасов, — родина… Недаром слово «родная» относится к матери и… к родине.

И они опять пели, читали стихи, попеременно разглядывали друг у друга работу. Саврасов требовал, чтобы Левитан нашел у него ошибки, и юноша почти всегда их находил, вызывая одобрение учителя.

Солнце понемногу утрачивало свою яркость. В темно-зеленых дубах стало больше черноты, и листва изменилась на глазах. Тогда захотел есть Саврасов.

Он сбегал в рощу и кого-то из учеников послал в соседний с Измайловским зверинцем трактир «Свидание». Вскоре подошел к ним Чехов и, подавая Алексею Кондратьевичу сверток в серой бумаге, сказал:

— Водки нет. Одна закуска. Колбаса — «собачья радость», двенадцать копеек за ситный.

— И пива нет? — недовольно спросил Саврасов.

— Ничего.

— Вот, подлецы, жрут! Шутка сказать — опустошили трактир еще далеко до вечера.

Алексей Кондратьевич разломил ситный и колбасу, молча, не глядя, подал половину Левитану.

— Давай-ка, Исаак, подкрепимся, — приказал Саврасов. — Не знаю, как ты, а я во вкусе и к «собачьей радости».

Всю весну саврасовская мастерская работала на воздухе. Школа живописи, ваяния и зодчества была только местом утреннего сбора. В Сокольниках, Останкине, Черемушках, Коломенском, Покровском-Стрешневе, во всех других близких и далеких подмосковных Алексей Кондратьевич знал каждый кустик, тропку, овраг. В тех же самых местах юноша подсмотрел такие уголки, мимо которых Саврасов пробегал торопливо, не замечая, увлекаемый более эффектным и примечательным. Левитан стал ходить сюда один. Он приносил Алексею Кондратьевичу новые свои вещи, удивляя его и радуя.

Летние каникулы Левитан проводил в Москве. Ему было некуда ехать, а главное — не на что. Пейзажей начинающего художника никто не покупал, в церквах он не умел работать, в мелкие иллюстрированные журнальчики, куда брали рисунки учеников, он еще не пробился. Он любил окрестности Москвы.

Сюда Левитан пробирался тайком от отца и матери еще совсем мальчиком, пропадал здесь по целым дням, возвращался домой поздно вечером. Раз в самом начале появления этой дурной привычки, как называли ее старшие Левитаны, перепуганный отец художника кинулся в поиски за сыном.

Сверстники мальчика указали дорогу. Он ушел в Останкино. Отец издали узнал своего сына. Исаак бросился бежать. Илья Левитан со всех ног кинулся вдогонку, кричал, ругался, но Исаак мчался легче кошки. Отец подобрал зеленый карандаш и детский альбом, потерянные сыном.

Усталый, он перелистал рисунки Исаака. Зеленый сыновний карандаш поработал много. Мальчик берег место, и почти не оставалось свободного клочка бумаги.

Рисунки деревьев, травы, полянок с муравьиной кучей показались отцу скучными и бесцельными. Для кого и для чего нужны эти ольхи, осины, березы, осока, гнилая ветла с дуплом?

С тех пор Исаака не искали. Когда он возвращался сам, его наказывали, ставя в угол или оставляя без ужина. Упорный мальчик молча переносил наказание и убегал снова.

Саврасов тоже проводил свои каникулы под Москвой. Учитель и ученик натыкались друг на друга. Иногда работали вместе по нескольку дней, пока Алексей Кондратьевич куда-то надолго не исчезал. Левитан хорошо изучил любимого учителя. Накануне запоя Саврасова нельзя было узнать. Он придирался к каждому мазку, ему все не нравилось, художник безнадежно махал рукой, отворачивался от этюда, открыто бормотал ругательства, и лицо доброго и веселого человека становилось неприветливым.

Однажды под вечер Левитан проходил в Сокольниках. Юноша ничего не видел и не слышал, торопясь к заветному месту, которое писал в последний раз. Вдруг Левитана окликнули. Вблизи дорожки, между двух кустов, на подостланной газетной бумаге сидел Алексей Кондратьевич с каким-то незнакомым человеком. На оборотной стороне подрамника стояла бутылка водки, лежали колбаса, огурцы, яйца и черный хлеб.

— А что я всегда тебе говорю, — закричал Саврасов, — художник должен мало спать и много видеть. Куда, на ночь глядя, бежишь? Где был утром? Что делал в вонючей Москве? Художники должны все лето жить в палатках среди природы… Садись с нами. Вот, пожми руку моему другу Ивану Кузьмичу Кондратьеву. Поэт. На Никольский рынок поставляет литературный товар. Повести, романы и арабески.

Друзья невесело засмеялись и чокнулись.

— Водки хочешь?

Левитан отказывался, но Саврасов заставил его выпить. Алексей Кондратьевич отобрал у юноши все художественные принадлежности, засунул в куст и резко, повелительно сказал:

— Не пущу никуда. Академик Саврасов сегодня отдыхает, и все русское искусство на отдыхе… Маляры! Все равно никто не напишет вторых «Грачей»!

Скопцы! Где им понять земную красоту! Краска у них только разноцветная, а души в ней нету. Труп, раскрашенный труп, а не природа в вашей мазне!

— Жарь их хорошенько, Алексей Кондратьевич! — выкрикнул с наслаждением Иван Кузьмич. — В-вер-но, пророчески говоришь! Кто, кто может, кроме тебя, изобразить вот, например, эту великую картину великого поэта.

И он со слезами, потрясая кулаком, громко прочел:

Есть в светлости осенних вечеров

Умильная, таинственная прелесть…

Зловещий блеск и пестрота дерев,

Багряных листьев томный, легкий шелест,

Туманная и тихая лазурь

Над грустно сиротеющей землею…

— Кто, кто поднимет на свои рамена это величие?

Саврасов долго и сурово смотрел на Левитана, не знающего, куда отвести глаза.

— Он, — сказал Алексей Кондратьевич и ткнул юношу пальцем в грудь.

Иван Кузьмич не поверил, переспросил:

— Этот мальчик?

И Саврасов разозлился:

— Или ты больше понимаешь в русской живописи, чем я?

Левитану не пришлось работать в тот вечер. Юношу заставили выпить за русское искусство, за французских колористов-барбизонцев, за пейзажистов всего света, — и Левитан охмелел.

После захода солнца Саврасов, пошатываясь, поднялся. Он держал за горлышко пустую бутылку, размахивал ею и твердил:

— Не-е-т, Алексея Саврасова с ног не повалишь! Саврасов никогда по земле не ползает! Он видит и не ошибается.

Художник прищурил левый глаз и с силой швырнул бутылку в сосну, стоявшую на полянке шагах в тридцати.

— Ур-ра! — закричал Иван Кузьмич, когда Саврасов попал. — Выстрел Вильгельма Телля! Я обнажаю перед тобой голову, славный метатель диска!

Он снял свою измятую шляпу и подбросил ее в воздух. Алексей Кондратьевич торжествовал, радостно усмехаясь.

— Стеклянные брызги, — сказал Левитан Саврасову, — похожи были на серебристый водопад.

— Ну, вы, поэты! — пренебрежительно ответил Алексей Кондратьевич. — Какой там водопад. Не в этом дело! Сила удара какова! Меткость! Сорокаградусная саврасовские глаза не ослепит!.. Шалишь! Не поддадимся!

Юноше пришлось вести и Саврасова и Кондратьева. Стоя