Читать книгу - "Другие времена. Антология - Антология"

Пальто

Смотри: зима в личине декабря

Опять детей зацапала с утра

И одарила сахарною пудрой.

Вот так проснёшься, выглянешь в окно —

А жизнь прошла, иллюзии на дно

Легли, как то прославленное судно[2],

Где жизнь спадала с каждого лица,

И музыку играли до конца,

И альбатросу не хватало неба.

Так говорю, и — блазнится, что та

Костлявая с косой из-за куста

На автора глядит совсем без гнева:

Скорей индифферентно в смене дней,

А жизнь светлей играющих детей,

И Снежной королеве что тут делать?

А если тролли в воздухе парят

И зеркало одушевляет ад —

Пошли на три ублюдочную челядь.

Всё как-то легче обмануть себя,

Когда в бокале градус декабря

И день уже как точка невозврата.

Заглянет демон — угощу его,

Не зря смешали это волшебство:

Для привкуса четыре капли яда,

Зато во сне проснёшься молодым,

Захваченный волнением чудным,

И что-то там покажется в природе,

И ты опять в летающем пальто

Идёшь к любви на праздник или до…

Чтоб выпить утро на волшебной ноте.

Андрей Ширяев / 1965–2013 /

Андрей Владимирович Ширяев (18 апреля 1965, Целиноград — 18 октября 2013, Сан-Рафаэль) — русский поэт, прозаик. Член Союза писателей Москвы. Автор «Записок об Эквадоре». Андрей Ширяев родился в Казахстане в 1965 г. Учился в Литературном институте им. Горького на отделении поэзии в семинаре Юрия Левитанского. Начинал карьеру, работая журналистом, артистом, редактором отдела Интернета в журнале Hard’n’Soft, затем главным редактором раздела юмора на портале ПОЛЕ.RU. В начале 2000-х переселился в Эквадор, жил в городе Сан-Рафаэле. Был владельцем эко-ресорта Arcoiris в джунглях реки Напо, левого притока Амазонки. Организатор и ведущий международного конкурса писателей-фантастов «Эквадор». В результате тяжёлой, быстро прогрессирующей болезни, не желая терпеть дальнейшего ухудшения здоровья, покончил с собой 18 октября 2013 года.

* * *

Привычно доедать до последней крошки,

привычно доживать до финальных титров.

Сценарий жизни старой подвальной кошки

достоин девяти уссурийских тигров.

Сценарий лжи. Леплю куличи из ила,

тяну больное, путаясь в алфавите.

Честней, пока не поздно, разлить чернила,

и кинуть грош Харону, и встать, и выйти;

и вновь — по темноте за бессонным стражем,

в окраинном кинозале, в луче экранном,

где мир, подобно мне — короткометражен,

а я — всего лишь пепел над океаном.

* * *

…и сражение роз неизбежно, и злой лепесток

в трансильванскую глушь заскучавшими пальцами сослан,

и неспешно галеры сквозь сердце идут на восток,

погружая в остывшую кровь деревянные вёсла.

Здесь, где кожа подобна пергаменту, падают ниц

даже зимние звёзды и мята вина не остудит,

бормочу, отражая зрачками осколки зарниц:

будь что будет…

Так ли больно тебе, как тебе не умеется знать

об искусстве любви, безыскусный мой, бедный Овидий?

Одиночество пить, как вино, и вином запивать

одиночество в чашках аптекарских взломанных мидий.

Говори мне: кому — я? Зачем я на этих весах?

Кто меня уравняет с другими в похмельной отчизне?

…а прекрасный восток оживает в прекрасных глазах

слишком поздно для жизни.

* * *

Так и будет. Вымокнет сирень,

смолкнут скрипки, выгорят обои,

и поманит пением сирен

этот мир, покончивший с тобою.

И не хватит воска. А дожди

не способны вылечить от жажды.

Я когда-то вспомню — подожди —

это тело, данное однажды.

Заструится сладкое вино,

наполняя жертвенную чашу,

дух поймет, что так заведено,

и ягненок удалится в чащу.

Тело оправдается строкой;

угадать в любимой Соломею

и познать от рук ее покой

только этим телом и сумею.

Не затем ли в небо нас вели

медленные скрипки на концерте,

чтобы притяжение земли

нам понять, как притяженье смерти,

мне понять, от смерти уходя,

что любовь страшнее и священней.

И последним выходом дождя

оборвать цепочку воплощений.

* * *

Поздним летом в унылой Москве

жар отходит от камня. Кривей

мостовые, грязнее вода

под мостами, чьи грузные тени

проминают поверхность, когда

потускневших пернатых орда

покидает остывшие стены.

Все уходят куда-то на Юг,

к одичалому морю. Поют

нечто странное в странном своем

и почти неподвижном исходе

в облака, в чуть заметный проем,

где и мы, задыхаясь, поем,

покорившись тоске и природе.

Жить в отечном отечестве. Знать

наперед. Обветшалую снасть

обновляя, предчувствовать день,

может быть — не охоты, но — ловли

тощей рыбы в холодной воде.

Не дойти и уснуть на гряде,

приспособив садок в изголовье.

Ты не видишь меня. Для тебя,

в окаянные трубы трубя,

поднимается рать и растут

вертикальные ливни, и волны

прочь уснувшую рыбу несут.

Ты не плут. Ты не выживешь тут.

Я не выживу там. И — довольно.

* * *

В далёкой дали, за орбитами планет

танцует женщина, похожая на свет.

А рядом — там, где сушится бельё,

танцует свет, похожий на неё.

Играет сын, похожий на неё.

Кружится мир, похожий на неё.

Танцует женщина. И на её плече —

танцует космос в тоненьком луче.

* * *

Родившийся под утро ветер тих

настолько, что пустыня — отпустила.

Четырежды ещё взойдёт