Читать книгу - "Русская жена английского джентльмена - Лидия Николаевна Григорьева"

Варвары Алексею

(февраль 2001 года)

В России все еще зима.

А у меня ума нема!

Меня ведет стезя незрима:

все – в Рим, а я бреду из Рима…

Такой порок – неизлечим:

до Омска поездом – зачем?!

Сидеть в купе своем, как в танке,

чтоб на сибирском полустанке

соленых рыжиков купить?

…Но воз сомнений с рук не сбыть,

не расплескать тоску сквозную…

Люблю я печку поездную,

вагонную ночную гарь.

Листать судеб людских букварь,

купаться в речке русской речи…

Я так заехала далече,

изрыв пространство, будто крот,

чтоб разглядеть судьбу с испода.

От недостатка кислорода

зевота раздирает рот,

в снегах, в пелёнах зимней дрёмы…

Не я коснулась этой темы —

сама в дороге догнала!

Тут совпаденья – высшей пробы…

В снегах раздеться до гола —

хоть ради куража! Попробуй

инкогнито и безмятежно

погрязнуть в сладостных грехах!

Проснулись – тьма вокруг кромешна,

стоим в снегах по самый пах —

на станции какой-то энской:

железный поезд президентский

мы пропускали – якобы…

Опять порасшибали лбы,

гнобясь, российские чинуши…

Снега взошли – по наши души:

вне графиков и расписаний

ползем по снежной целине…

Мы не в свои подсели сани!

И, кажется, не мы одне…

Из Третьего отъехав Рима,

пишу в вагоне, от руки…

В пути печаль неодолима.

Повсюду свищут сквозняки.

Ты где?! Плечистый и причастный…

Тебе к лицу театрик частный,

а не скитальца рваный плащ!

Уже не вырваться – хоть плачь! —

из снежной залежной чащобы…

Ты на Тайване (ли)? Еще бы!

Под сенью отческих кулис

твои дела не задалис…

Но не дай Бог, чтоб окаянны

бумаг исписанных Монбланы

обрушились и погребли

тебя от родины вдали…

В окне вагонном – хвост метели.

Я буду в Омске три недели

в театре «Гамаюн» (нуво) —

и не спроста, и делово…

Прощай, перчёный и речистый!

В странноприимный дом Отчизны

нагрянешь скоро ли – Бог весть…

(А мог бы денег перевесть,

хоть далеко не олигарх!)

ВАРВАРА —

(в шелковых снегах…)

Письмо Варвары Джону

(из Омска в графство Кент)

Ты слишком хорошего обо мне мнения,

дорогой мой, заморский, чудесный, везучий…

Я не поехала в монастырь на моления:

словно карта у шулера из рукава,

выпал иной и нечаянный случай.

Железной дорогой, пространство кроша,

путь проторив столбовой и санный,

от безумной столицы до степенного Иртыша

в смертном саване льда…

Словом, в сердце сибирской саванны

въехав на старом стальном коне,

износившем гриву свою и копыта,

лисью горжетку надежды на плечи накинув, зане

предполагая, что главная песня еще не спета,

с головою увязнув в роскошных больших снегах,

я себе устроила беспросып и просых.

Ну и что с того, что давно испоптала в прах

свои башмаки железные, истончила волшебный посох…

Всласть поплутала когда-то моя стезя

в дебрях родных и прельстительно непролазных.

По гололеду русскому вниз скользя,

вновь погрязая в забытых мирских соблазнах,

только тебе, мой далекий, могу сказать

накануе поста и Господнего Воскресенья:

я не знаю, как с лицевых счетов списать

прелесть и сласть житейскую: нет спасенья…

Мглою страстей помрачаемся… Разве нет?

(Я о себе, ты – молитвенник и предстоятель).

Как отрешиться от мира и дать обет?!

(Лучше б обед, как сказал бы хмельной приятель).

Мне бы сейчас промолчать, посмотреть в окно:

вьюжное кружево, выйдешь – снега по пояс…

Кто ничего не терял, тому не было и дано:

я догнала свою жизнь – заскочила в ушедший поезд.

На театральной сцене, мощным покрытой льдом,

ставлю спектакль по пьесе: «Яблоко – три раздора».

Здешнее закулисье, как и везде, – содом:

гонора и гордынь пагубная гоморра.

Я не считаю ночи, не исчисляю дня —

ты ведь не знал меня ни решительной, ни речистой.

Как поживает в Уэльсе наша с тобой родня?

Буду молиться. Авось, отойдет нечистый…

Неотправленное письмо

(из Омска)

В гостиничные окна дует,

метель пружинит и пуржит,

и местная Элиза Дулитл

в соседнем номере блажит.

Мне пожалеть ее – в натяжку:

сквозь стенку видно, как она

с себя срывает комбинашку,

хоть суть давно обнажена…

Гостиничная антреприза:

уже повержен и раздет

телесного ревнитель низа,

его сторонник и адепт —

как бы за ширмою стеклянной,

а не за каменной стеной…

Все дело в пьесе – окаянной,

и, очевидно, заказной!

То искажая, то корежа,

живописуя жизнь с колес,

кто сочинил ее, Алеша?!

А мне вот ставить довелось —

в актерской ветренной артели…

Мир, друг мой, Божий зоосад…

Влетела на хвосте метели

сюда недели две назад,

на прикупе, на интересе

дурацкой карточной игры!

Бело в окне от снежной взвеси.

Роятся, множатся миры.

Буран таранит стены люто.

В плену привычных схем и