Читать книгу - "Русская жена английского джентльмена - Лидия Николаевна Григорьева"

class="v">благовещать в морских просторах…

Он так и снится мне: крылатым,

в одеждах белых и просторных.

А я? Меж небом и постелью…

Никак себя не пересилю…

В английскую вернувшись келью,

тянусь, как гусь весной – в Россию!

Гуськом, гуськом – по кромке неба…

Во сне. Но кто меня разбудит?

Подай, Господь, любви и хлеба!..

И будь, что будет. Будь, что будет…

Круг общения

Житейская хроника

Часть первая

1.

…Акации

надломленная ветвь

дебелой девой

разлеглась вальяжно

на письменном

гостиничном столе…

И то сказать —

бездомничала ты и всласть и вволю.

Пора привыкнуть волю обживать!

Насиживать чужие табуреты,

в чужие тапочки,

на два размера больше,

с утра с досадою привыкла залезать…

Приметы века, быта и судьбы:

общаги да наёмные квартиры.

Спасибо, ни тюрьмы и ни сумы.

Спасибо, что верны ориентиры.

Спасибо, обошлось:

филологиня,

медлительная статная богиня

мужчин окрестных повергала в шок:

«…поди, примерь Венерин сапожок…»

Тебе он мал…

И это очень кстати:

ты снова в самолете, и в кровати,

и в кабинете, и в кабриолете —

повсюду возмутительно одна,

хотя давно законная жена.

Но в юности приобретен рефлекс

со всеми вместе быть

как-будто – без.

Себя показывать – любимое занятье:

менять пристрастия,

возлюбленных и платья…

(Как хорошо, что я не о себе!

Но было кое-что в моей судьбе,

что нас роднит, – и потому так много

я знаю о тебе…)

Не подвожу итога,

хоть нам с тобой уже немало лет,

но вспоминаю – университет.

Ты подошла: «Меня зовут – Ирина».

Звучит красиво, мягко, примиримо,

медовый голос, низкий, мелодичный.

Во внешности уже налет столичный:

змеилось, ниспадало и вилось

искусственное золото волос.

И – сигарету достаешь из пачки:

«А мне сказали – мы с тобой землячки…»

Зеленые глаза глядят в упор.

Я это ясно помню до сих пор,

ведь память, словно книжка записная.

…И ВЫРОСЛИ ОНИ, ВОЙНЫ НЕ ЗНАЯ…

2.

Теперь, страницы дней перебирая,

я вижу в них пробелы – в том числе:

там нет риторик о добре и зле.

Там Жан Поль Сартр

соседствовал с Камю…

Просиживать в студенчестве скамью

библиотечную

кому не доводилось?

И нам досталась эта Божья милость.

Кумиры юности – от Кафки до Леже —

увы, забыты многими уже.

…Легко запомнить —

и забыть легко.

Как видно,

прорубив окно в Европу,

Петр знал, что делал:

видно далеко!

…Но впору оглянуться на родное:

святое, прямодушное, земное —

какое тут раздолье для искусств!

Я поздно огляделась,

сознаюсь.

В плену эклектики

и школьного познанья

национальное мое самосознанье

как бы дремало,

зрело до поры.

И вовремя проснулось.

Чур-чуры!

3.

Акация,

неужто ты завянешь?

…Похмельно и тепло

поутру глянешь

и наведешь

хрестоматийный глянец

на робкую

вчерашнюю строку.

Какие ветры на твоем веку

свет застили,

гремели, как жестянка?

Вся жизнь твоя —

убогая времянка,

и потому тебе не по нутру.

На строки глянешь рано поутру

и заскорбит душа твоя о Слове.

А что предосудительно в основе,

то мы с тобой развеем на ветру.

4.

В цветах акации

гуляет ветер пряный…

Чтоб ветка сохранила

запах пьяный,

в тетрадку положила я ее

(как бабушка герань

кладет в белье),

чтоб и зимою пахло спелым летом,

когда опять начну

писать об этом…

…И нравится тебе

в казенном доме

свое тепло живое посевать?

В чужую непрогретую кровать

бессонную свою живую душу

укладывать?

О доме горевать?

И лгать себе?

Все дело здесь —

в невидимом горбе…

И мне страшна

твоя неутоленность

и жадность жгучая:

три жизни не прожить —

ты знаешь это.

Что же тут тужить?

Подруга милая, любезная Ирина,

пока в кармане нет папаверина

и валидола,

но уже с трудом

ты засыпаешь:

примешь радедорм

в гостинице, в гостях,

в командировке.

Плоды аутогенной тренировки

неэффективны,

если проследить.

Я отвлеклась —

опять теряю нить

повествования.

Всему виною – ты:

продукт эпохи,

жертва суеты.

Ты девочкой была неумолима:

всегда смотрела

только вдаль

и – мимо.

Девицей

рефлексировала мало:

все книги по искусству,

идеалы…

Студенткой —

ноль внимания на плоть.

Что стоило себя перебороть?

Ведь умница —

не записная дура.

Тогда была в чести аспирантура.

Ты «защитилась».

Но не от судьбы:

на первом курсе намерво прилип

к тебе чужой…

Пусть дрогнет прототип!

Что мне скрывать?

Что взял тебя он силой?

Давно известно:

«Не родись красивой…»

Ты – схимница,

затворница, аскет —

слепого вожделения предмет!

Он бросил все,

он кинулся вдогонку.

Но, Бог ты мой,

известно и ребенку —

насильно мил не будешь.

Он