Читать книгу - "Просроченный долг - Йожеф Лендел"

словами, на четыре коротких самокрутки. За двести рублей можно купить столько же махорки, но деньги бывают редко, да за деньги не всегда можно ее купить. Настоящая валюта — только хлеб и табак. Махорку привозят в лагерь возчики воды и хлеба. Некоторые санитары тоже приторговывают табаком.

Те, кто каждый день продает половину своего хлеба, умирают быстрее. Кто через день — медленнее. Но умрут все, все без исключения. Я — облеченный всей полнотой власти заместитель фельдшера. Если я поймаю санитара на торговле табаком, его выгоняют из больницы. Санитары сами из выздоравливающих, но если занимаются спекуляцией, врач выписывает их как здоровых.

Без снисхождения. Пусть отправляется на лесоповал тот, кто хочет разжиреть на хлебе для больных. Таких приструнить не трудно. Но больные торгуют и между собой. Взвешивают хлеб на тонких весах, порциями по сто грамм. Весы делают из палочки и выдернутых из рубашек ниток. Есть весы с гирьками, а есть с отметками, точные до грамма. Отбираю весы, ломаю их, ругаюсь, кричу… Назавтра нахожу под матрасом новые… И врач напрасно стращает их:

— Помрете, с голоду сдохнете.

— Чем раньше, тем лучше, — раздается в ответ. Если вообще удостаивают ответом.

Водовоза, самого злостного менялу, невозможно ни застращать, ни выгнать. Он единственный, кто еще в состоянии выполнять эту адскую работу.

Водонос каждое утро должен прорубать новую прорубь во льду на реке. Потом большим черпаком наполнить бочку литров на двести, привязанную к саням. Выплескивающаяся вода замерзает, и вскоре бочка покрывается толстой ледяной коркой. В снегопад, в пургу он заставляет голодного, упирающегося вола спускаться с крутого берега к реке. С каждой ездкой ледяная корка всё толще, сани всё тяжелее, вол всё измотаннее, погонщик всё злее. Конечно, ему мало семисот граммов хлеба, самой большой пайки, какая возможна.

Он наполняет двенадцать бочек, двенадцать раз доверху наливает двухсотлитровую бочку. Сначала везет воду в пекарню, потом на кухню, потом в бараки, а под конец в больницу. И везде чего-то требует. У пекарей — хлеба, на кухне — картошки, больным приносит махорку за хлеб. Махорку он достает в поселке рядом с лагерем, где живут вольные, у солдаток, у жен охранников. За воду, которую привозит, за объятье, которое получает. Ведь и водой, и объятьями снабжает женщин он, и только вол надрывается под тяжестью тринадцатой или четырнадцатой бочки.

Страшный, волосатый человек с длинными руками, этот водонос похож на обезьяну. У него грыжа, он инвалид, и его нельзя заставлять возить воду. И нельзя заставить лечь на операцию. Всё-таки еще существуют какие-то правила.

По вечерам он часто пишет заявления. У него есть и бумага, и ручка. Он сочиняет заявления о пересмотре дела, одно за другим. А еще чаще — просьбы сообщить, где его дочь. Пока он был под следствием, жена его тоже пропала. Десятилетнюю дочь отправили в детский дом, и он не может добиться, в какой.

Буквы на заявлениях четкие, круглые. Он был агрономом. Осужден на пятнадцать лет якобы за вредительство. Утром он первым выходит из зоны, потому что, прежде чем запрячь, нужно обухом сбить с бочки ледяную корку.

Одна из форм голода — когда человек много дней ничего не ест и умирает. Так умирает человек под развалинами дома, так умирают беспомощные одинокие старики в заброшенных комнатах больших городов.

Другая форма — не такая одинокая смерть. Обвал в шахте, наводнение. Если рука спасения будет протянута вовремя, всё еще может обернуться к лучшему. Такой голод быстрый и резкий. Как на средневековых гравюрах. Скелет с косой в танце смерти. Взмахнет или не взмахнет, но нить жизни оборвется сразу.

Но бывает голод, который и сам подобен нити, паутине, свитому из паутины канату. То обрывается, то становится крепче, обвивает, настигает тебя со всех сторон. И страшно, что ты это видишь. И ужасно, что сеть еще прозрачна и видно, как она становится всё плотнее. Это — медленная голодная смерть, «ишегегпаЬгипд»31, «атрофия», недоедание.

Такой голодающий день-деньской ест и пьет. В бараке целый день стоит очередь к печке, и что-то варят, варят…

Огромные посудины, бидоны, ведра на три-четыре литра — из-за размеров их называют «пульманами», а еще «бункерами» — ждут своей очереди. Варят хлебный суп, то есть заливают дневную пайку хлеба несколькими литрами воды и сильно солят. Или жмых, который разваривают в воде до кашицы. Жмых проносят из стойл возчики и продают за деньги или за хлеб. Есть такие, кто дает сто грамм хлеба за кило жмыха. Кто хочет набить желудок. Ведрами варят и картофельные очистки.

Картофельные очистки, капустные листья довозят до помойки в ящике или на тачке ценой нешуточной борьбы. По дороге на ящики с мусором нападают группами и в драке, катаясь по земле, делят добычу. Лагерное начальство приказало вывозить очистки на телеге в стойло. Нападали и на телегу. Тогда приказали под охраной выносить к уборным и выбрасывать в выгребные ямы. И туда лезут, в глубокие ямы, выбирают, что еще можно, заливают водой и варят.

Есть, кто распух от вареных очисток, есть такие, кто бросает в кипяток только соль и пьет. Эти гибнут быстрее всех.

Ранней весной начинают есть траву. На территории лагеря трава никогда не вырастает выше пяти миллиметров. Уже на рассвете бродят, а точнее ползают на четвереньках сборщики травы. Они ногтями отщипывают траву и складывают в свои большие «пульмана», чтобы наполнить такую бадью, нужно несколько часов. Потому что, пока собирают, воруют у самих себя, тут же съедают траву, особенно молодые побеги лебеды.

Наконец-то «пульман» наполнен. Чуток воды в него, щепотка соли, если есть, и — в очередь, туда, где горит огонь… блестящими глазами смотреть, как шипит это варево на огне, шапкой прихватить раскаленную докрасна посудину, быстро выхватить из огня. Нет сил дожидаться, пока освободится место наверху, поэтому посуду ставят прямо в печку. А потом — бегом на нары, и есть одному, поворотясь к стенке. Тот, кто начал щипать траву рано утром, к вечеру может набрать еще один «пульман».

Мне довелось видеть, как молодой искусствовед, умница, эстет, с тонкими пальцами, собирал и ел траву в течение нескольких месяцев, постепенно теряя человеческий облик, и в итоге умер.

Траву ели в основном интеллигенты. Урки воровали. Картофельным очисткам отдавали предпочтение китайцы, туркмены, казахи. Лепешки из жмыха и пустую соленую воду предпочитали русские. Конечно, это всего лишь обобщение. Я перепробовал всё и решил, что лучше уж пустой желудок, чем такая еда.

Лучше всех держались старые крестьяне, которые в силу