Читать книгу - "Последний старец - Наталья Анатольевна Черных"

— Груздев!

— Да.

— Ну, что — святоша?

— Ребята, какой уж святоша, я грешный и окаянной.

— Работать можете?

— Да могу, наверно.

— Так вот что, заключенный Груздев, отправляем вас в Облстройконтору, там вам дадут работу.

— Давайте, ребята…»

Так началась ссыльная жизнь Павла Груздева в городе Петропавловске, где в первый же день причастились они со стариками-монахами в соборной церкви Петра и Павла. Настоятелем Петропавловской церкви был протоиерей Владимир Осипов. Исповедуя стариков, узнал он, что они служители церкви и обещал похлопотать за них. Восьмидесятилетнего архимандрита Ксенофонта определили вскоре в Петропавловскую церковь алтарником, сказав ему при этом в комендатуре: — А ты, дедушко, ступай в храм, тебя попы приютят. Иеромонаха Елисея отправили в колхоз, заведовать

фермой — видимо, сочли его трудоспособным. Отцу Елисею было 60 лет, да к тому же он имел специальность врача-ветеринара. А Павла Груздева в областной строительной конторе поставили на камнедробилку:

— Тебе, святоша, только камни дробить… У нас никто план не выполняет, а ты и подавно!

Жил он первое время в подвале школы вместе с другими ссыльными, много там было разного народа: и баптисты, и националисты, как говорил о. Павел — «до фига».

«Пришел на работу, — рассказывал батюшка, — как поглядел, а камни-то вот такие! Но план надо выполнять. Кувалду дали.

Утром-то работа начинается примерно с восьми, а я в шесть часов приду, да и набью норму, еще и перевыполню.

— Ох, — урки говорят, — попы нам дорогу засирают! Ну, чего тут сделаешь! Живу-то в подвале.

— Ребята, бриллиантовые, какие вы красавчики, глаза у вас, как огонь, черные!

Какой уж там огонь — киргизы! А они мне — иди в церковь, там попов много!

В Петропавловском соборе настоятель о. Владимир сразу Павла Груздева заприметил:

— Ты, паренек, петь умеешь!

Поставил его на клирос. И пел, и «Апостола» читал. «А грязный-то! — вспоминал о себе отец Павел. — Рубашки купить не на что еще! Получил зарплату — первым делом рубашонку да штанишки купил. А уж на ногах наплевать — что-нибудь…»

Однажды в храме подходят к нему старичок со старушкой, Иван Гаврилович и Прасковья Осиповна Белоусовы: — Сынок, — говорят, — приходи к нам жить.

Улица у них называлась так же, как в Тутаеве — имени Крупской, дом 14/42. «Двадцать рублей денег в месяц да отопление мое — поступил я на квартиру, — вспоминал о. Павел. — А тут собрание, землю дают.

— Груздев!

— Что?

— Вот земли целинной край. Надо земли?

Я дома спрашиваю:

— Дедушко, сколько брать земли-то?

— Сыночек, бери гектар.

Я прошу гектар. «Меньше трех не даем!» «Давайте три». Вспахали, заборонили, гектар пшеницы посеяли, гектар — бахча: арбузы, дыни, кабачки, тыквы, гектар — картошка, помидоры. А кукурузы-то! Да соловецкие чудотворцы! Наросло — и девать некуда. Прихожу к завхозу:

— Слушай, гражданин начальник, дай машину урожай вывезти.

— А, попы, и здесь монастырь открывают!

— Да какой тебе монастырь, когда и четок-то нету!

Ладно. Привезли всё. То — на поветь, то — в подполье, пшеницы продали сколько-то, картофель сдали, арбузы на самогонку перегнали, за то, за другое, за подсолнухи много денег получили! Да Господи, чего делать-то! Богач!»

Давно ли скитался бесприютный арестант по ночному пригороду Петропавловска — нищее нищего? А вот уже сыт и одет, и дедушка с бабушкой как родные, и хозяйство крепкое, словно «и здесь монастырь открывают»! Да и на работе премию дали за хороший труд.

— Дедушко, давай корову купим!

«А я в коровах толк понимаю, — рассказывал о. Павел. — Пошли с дедушкой на базар. Кыргыз корову продает. — Эй, бай-бай, корову торгую!

— Пожалуйста, берем.

— Корова большой, брюхо большой, молоко знохнет. Э, кумыс пьем! Бери, уступим!

Гляжу: корова-то стельная, теленка хоть вынь. Я говорю:

— Дедушка, давай заплати, сколько просит.

Взяли корову, привезли домой. Прасковья Осиповна увидела нас:

— Да малёры, да что же вы наделали, ведь сейчас околеет корова-то! Закалывать надо!

— Бабушка, попросим соловецких чудотворцев, может быть, и не околеет.

Корову на двор поставили, а сами уснули. Ночью слышу неистовый крик — старуха орет. Думаю: матушки, корова околела! Бегом, в одних трусах, во двор! А там корова двух телят родила. Да соловецкие! Вот так разбогатели!»

«Жить бы да жить и радоваться!» — как говорил о. Павел. Только в 50-м году нашли у него рак. «Вот здесь, на губе, — рассказывал батюшка валаамским монахам. — Пошел в больницу, врач говорит: «Ох, сейчас вырежу». Выдрали этого рака — и рака нету! С тех пор не бывало ничего».

Всё-то у отца Павла с шуткой-прибауткой — как будто не о страшной болезни вспоминал, а о забавном случае. А уж остроумия ему было не занимать, и оно частенько выручало его — даже в общении с уголовниками.

«А урки-то меня не любили, — говорил батюшка, — за то, что работал хорошо. Один из них как-то нарисовал мой портрет на стенке — я ходил не знаю в чем, а тут изображен в сапогах, в рясе, шапка, на шапке крест, и сам с кадилом и с крестом и написано: «Груздев — поп». И лицо мое. Ну, чего делать-то? Стирать? Я взял и подписал внизу: «Умный пишет на бумаге, а дурак на стенках». Пока в контору ходил, всё стерли!» И в лагерях, и в ссылке люди были самой разной национальности — латыши, эстонцы, украинцы, немцы, киргизы, туркмены — в общем, полный интернационал. И о. Павел как-то очень схватывал всякие словечки из других языков, ему нравилась эта определенная языковая игра, он чувствовал вкус речи не только русской. Бывало, сядет в Тутаеве за стол — а уже знаменитый старец — и начинает командовать:

— Так, керхер брод!

Кто знает эту игру, тут же подхватывает:

— Шварц или вайе?

Он говорит:

— Шварц.

Скажет «мэсса» — ему ножик подают, «зальц» — соль»

Из Казахстана вывез словечки: «агча» — деньги, значит, «бар» — есть, «йек» — нет.

Даже в батюшкином дневнике записано: «Кыргызы, когда проголодаются, говорят: «Курсак пропол».

И различия в вере решались о. Павлом как-то запросто.

Был у него сосед-туркмен по имени Ахмед. Однажды идет Ахмед на рыбалку с удочками:

— Паша, моя пошла рыбу ловить. Пойдешь со мной?

— А есть еще удочка?

— Есть.

Пошли. Приходят на речку.

— Твоя здесь лови, моя туда пошла.

«Покидал, — говорит о. Павел, — покидал — ничего не ловится. Вернулся домой, подоил корову. Потом прихожу на базар, а там две арбы рыбы. Я взял целое ведро рыбы за копейки, принес домой, смотрю — сосед идет, несет два хвостика