Читать книгу - "Последний старец - Наталья Анатольевна Черных"

Н.А. Черных

Последний старец: жизнеописание архимандрита Павла (Груздева)

Глава I. «Таинство странное вижу и преславное…»

— А у нас тут старец жил, — полушёпотом сказала мне служащая храма.

Мы стоим в сводчатых сумерках Воскресенского собора перед чудотворной иконой «Всемилостивого Спаса». Лик Спасителя дышит из-под слоя почерневшей олифы — тёплые потоки воздуха исходят от огромной иконы, колеблется пламя свечей. Когда батюшка Павел ещё служил в некоузской глубинке, взялся однажды владыка Никодим хлопотать за него перед местным уполномоченным по делам религий, чтобы перевели о. Павла Груздева в тутаевский Воскресенский собор, поближе к людям и к родным местам.

— Ты что? — схватился за голову уполномоченный. — Груздева? В Собор? Там Спаситель чудотворный, да Груздев — чудотворец, они обое-то дров наломают! Пускай Груздев живёт у себя в Никульском.

— Вот так и живу, — вздыхал о. Павел, вспоминая о хлопотах владыки Никодима. — Так и живу, так и юродствую. А уж теперь и конец приближается.

Отец Павел даже выбрал место для себя на кладбище у церкви Св. Троицы в Верхне-Никульском — рядом с могилами монахини Манефы из Мологского монастыря и бабы Ени (Евгении), жившей у него в доме как «блаженная Енюшка». Но Господь судил иначе: последние три с половиной года (с 29 июня 1992-го) «Груздев-чудотворец» жил в непосредственной близости к «Всемилостивому Спасу» — в маленьком одноэтажном домике при Воскресенском соборе. И чудотворный Спаситель взирал на гроб с телом почившего старца — похороны пришлись как раз на празднование Серафима Саровского, которого очень почитал о. Павел — 15 января 1996 года.

— Виделись мы в последний раз на Рождество, — вспоминает батюшкин духовный сын. — Так тяжело ему было… «Плохо тебе?» «Да, плохо, уже ни до чего..». А на кануне такую песню пел, нигде и никогда я её не слышал — такая она трогательная и слова, что вот, мол, на стало время, и я умираю. Как лебединая песня…

— А я вижу, что батюшка начинает угасать, — рас сказывает другое духовное чадо. — Но думала, подлечат его в больнице. А он свою кончину предсказал — не мне, нет, мне нельзя было, у меня, когда батюшка умер, ноги отнялись, свет померк… Прихожу к нему в больницу, села, а он: «Дай-ка руку». Я говорю: «Батюшка, у меня руки с улицы ледяные». «Что уж я тебе, руку не нагрею!» Это уже было последнее… А руки у батюшки — как два пуховичка, настолько они мягкие, не объяснишь. Они не маленькие были, они маленькие сделались, когда потом открыли его в храме, пошли мы прощаться, а ручка у него длинная и маленькая, как у святых.

А перед тем как увезли о. Павла в больницу, батюшке одному он сказал: «Приедете вы в субботу-то (13 января), а я где буду?»

Незадолго до смерти — лежал уже отец Павел — спрашивает он священника из Норского:

«А сколько мне годов-то с 10-го?» «Я думаю: он же с 11-го года рождения, а не с 10-го, — вспоминает этот батюшка. — Посчитал, говорю: 85. Он рассердился, крикнул: «Уходи!» И у порога вдогонку велит: «На похороны приходи!»

«Будете поминать меня тринадцатого», — сказал отец Павел ещё в Берхне-Никульском своей духовной дочери из Москвы. «Положил мне руки на плечи, слегка придавил: «Молись за меня!» — говорит. И я поняла, что это уже последнее, прощается он со мной… Было это за три месяца до его смерти», — рассказывает старая батюшкина знакомая, она была близка к одному известному владыке, и о. Павел шутливо называл её «Ваша честь».

«Последний месяц было тяжело батюшке, гостей почти не принимал, — вспоминает настоятель Воскресенского собора. — Придём к нему — батюшка встанет, ужинает, беседует с нами. Всё лагерь вспоминал — что-нибудь запоёт, что-нибудь расскажет… Держался. Я приходил к нему накануне Рождества — поздравить. Батюшка был бодр, весел, пропел кондак:

Дева днесь Пресущественнаго раждает,

и земля вертеп Неприступному приносит.

Ангелы с пастырьми славословят,

волсви же со звездою путешествуют:

Нас бо ради родися Отроча младо,

превечный Бог.

Я зашёл ещё в праздник. На второй день стало хуже ему, увезли в больницу…»

Лечащий врач всё удивлялся: «Сам я в Бога не верю, а как от отца Павла из палаты выйду, так своих варикозных ног не чувствую, такая лёгкость». А когда уже потерявшего сознание отца Павла поместили в реанимацию, то сутки выдались такие, что ни вызовов никуда не было, ни поступления больных. И молоденькие медсестры заходили в палату к отцу Павлу, чтобы, по их словам, «подышать свежим воздухом». Лежал 86-летний старец, а свежесть от него исходила необыкновенная. 12 января утром из больницы позвонили в Воскресенский собор, сказали, что батюшка плох… После службы настоятель собора о. Николай со вторым священником о. Сергием поехали в больницу — было 10.30 час. Батюшка тяжело дышал, иногда дыхание пропадало на какое-то время, отказали почки. Батюшку причастили — после причастия он успокоился — чуть позже пособоровали. Второй раз причастили о. Павла в час ночи 13-го января. А когда причастили его второй раз — батюшка был без сознания, но принял всё и проглотил — началось в палате такое благоухание, что даже кто и не верил в Бога, понимали, какое необыкновенное таинство совершается у них на глазах.

Наутро — было десять минут одиннадцатого, суббота 13 января — из больницы позвонили в храм и сказали, что батюшка умер…

«А похороны были — никогда такого в Тутаеве не видели». Храм полон народу. Отпевали батюшку тридцать восемь священников и семь диаконов во главе с владыкой Михеем. Простой свежеструганный гроб, а в нем лежит батюшка, накрытый траурным покровом — и тело, и лицо — только руки в белых священнических поручах открыты и сложены на груди. Сколько работы они переделали на своём веку — самой простой и грубой, сколько благословений раздали, и вот оно, последнее целование… А от гроба такая свежесть исходит, «как в сосновом лесу». Кто-то сдерживает слезы, кто-то плачет открыто. Батюшку выносят из храма — впереди, утопая по колено в рыхлом снегу, иерей несёт большой деревянный крест.

Как надо мною совершили

обряд крещения святой,

тогда на грудь мне положили

мой милый крестик дорогой.

Он с той поры мне стал защитой,

он с той поры всегда со мной,

и на груди моей сокрытый,

всегда у сердца крестик мой. Грудь от страдания ль стеснится,

дождусь ли радости какой,

душа к