Читать книгу - "Сестра печали и другие жизненные истории - Вадим Сергеевич Шефнер"

навстречу ей женщина самоходом идет по воздуху. То, конечно, не женщина была, а святая Ксения Блаженная. И говорит ей Ксения Блаженная: «Не по мужу плачь, по себе плачь. Готовь себе смерётное к осени, к наводнению великому. Вода до купола на Исаакии дойдет, семь дней стоять будет!» Тут эта вдова бряк с катушек – час пролежала.

Я ничего не сказал тете Ыре в ответ на ее историю с Ксенией Блаженной. Я понимал, что ее не переубедишь. И тогда она завела разговор на более конкретную тему:

– Вот ты обед готовишь ничего себе, аккуратно, а вот Костя не так готовит. Он человек хороший, ничего не скажешь, а киселя его я бы есть не стала. Я уж давно заметила: он кисель в том кипятке разводит, что от сарделек остается. Я ему раз намек об этом сделала, а он мне: «У вас, тетя Ыра, старые понятия».

Это сообщение тети Ыры я принял к сведению. Действительно, я уже давно, до своего отъезда в Амушево, заметил, что в дни Костиных дежурств в киселе попадаются жиринки, а иногда даже и веревочки. Значит, это было из-за сарделек! Вернувшись в комнату, я спросил у Кости, правда ли это.

– Да, это правда! – нахально ответил Костя. – Этим я экономлю керосин, время и труд. Это рационально – следовательно, я за этот способ. А ты просто отсталый мещанин.

– А ты просто лодырь! – рассердился я.

– Пойми, мы живем в век техники, в век конструктивизма, – начал подводить Костя научную базу. – Пищу тоже надо готовить конструктивно. Вкус пищи – внешний, привходящий фактор. Главное – калорийность и витамины. Если в моем киселе попадаются жиринки от сарделек, то это надо только приветствовать – кисель становится более питательным. Я за конструктивизм в кулинарии!

– А ты бы жареную крысу стал есть, она тоже калорийная?!

– Не прибегай к демагогическим приемам в споре! – огрызнулся Костя и с умным видом уткнулся в учебник неорганической химии. Прозрачная жизнь продолжалась уже шестые сутки.

На следующий день Костя с утра принялся наводить в комнате порядок. Хоть в ней и так было чисто, но он заново подмел мокрой шваброй белые и голубые плитки пола, и они заблестели, как новенькие. Он даже попытался кое-где протереть той же шваброй стены, но кафельные белые квадраты не стали от этого светлее, а даже немного помутнели. Костя бросил это дело, занялся сам собой и произвел ППНЧ (Полный Процесс Наведения Чистоты). Надев чистую рубашку и повязав сиреневый галстук, он с самодовольным лицом уселся за стол и стал ждать, когда я наконец уберусь из комнаты. Но я не очень-то торопился: неудобно было идти к Леле в такую рань. Я заставил Костю накормить себя – благо дежурным был он – и, наевшись, начал задавать ему провокационные вопросы.

– Костя, а где твоя Люба учится? – спросил я. – Или она работает?

– Она не моя, не навязывай мне частнособственнических взглядов. Люба учится в институте имени Лесгафта. Точнее – она еще не учится там, а готовится учиться в будущем году. В этом году она не смогла сдать экзаменов.

– По здоровью? – коварно спросил я.

– Нет, она вполне здорова, – терпеливо ответил Костя. – Ей не повезло с русским языком и политэкономией.

– Ну, для физкультурного института это неважно – русский язык, политэкономия. Главное там – уметь прыгать, бегать и кувыркаться. Не огорчайся за нее, она еще сдаст.

– Я огорчаюсь не за нее, а за тебя, – печально произнес Костя. – У тебя идиотское представление об этом институте.

– А тебе очень нравится имя Люба?

– Какое твое дело, что мне нравится и что мне не нравится! – уже сердясь, ответил Костя. – Если уж на то пошло, то все эти так называемые христианские имена – предрассудок. В будущем людей будут называть по цветам, по растениям, по предметам заводского оборудованья, по предметам быта. Например: Фиалка Гиацинтовна, или Фреза Суппортовна, или Резец Победитович. Такие имена рациональны, и они быстро привьются.

– На всех цветов и суппортов не хватит, – возразил я. – А ты бы назвал своего сына Стулом или дочку Этажеркой? Этажерка Константиновна. А то еще хорошо такое имя-отчество: Унитаз Константинович.

– Когда ты наконец выкатишься отсюда! – возмутился Костя. – Ты вчера обещал очистить помещение на день. Будь человеком!

– Сейчас выкатываюсь, – ответил я. – Желаю вам приятно провести время в очищенном помещении.

* * *

Я зашел за Лелей. Она уже ждала меня. Вскоре мы перешли по деревянному Тучкову мосту на Петроградскую сторону и взяли лодку на прокатной станции, что против стадиона Ленина. Леля села на корму, я на весла; и вот из узкой Ждановки я быстро выгреб на широкую Малую Неву.

Опять стоял серенький, теплый, безветренный день. Лодка легко шла по течению – мимо стадиона, мимо Петровского острова с его высокими деревьями. Мы замедлили ход возле темного скопленья старых судов, стоящих на приколе в затоне около верфи. Это были отплававшие корабли, предназначенные на слом. У них не было уже имен, ничего нельзя было прочесть на бортах – все съела ржавчина. Их очертания были странные, угловато-наивные. От обшарпанных бортов пахло солью и запустением. Вместо стекол иллюминаторов зияли круглые дыры, и за ними была натянута плотная, как черное сукно, темнота. Торопливый буксир, прошедший мимо, всколыхнул воду. Волны, заходя в узкие темные промежутки между бортами, ёкали, глухо вздыхали. Старые корабли сонно и скрипуче покачивались. Им было уже все бара-бир. Казалось, они сами пришли сюда умирать, в этот тихий затон. Так умные старые звери, чуя смерть, забиваются в самые глухие места.

Когда мы выгребали в залив, там шла легкая волна, над отмелями Лахты вились чайки. Яхты стайками торчали у горизонта – ждали ветра. Вдали, по морскому фарватеру, медленно шел большой океанский пароход. На черном его борту, от самой ватерлинии, белел огромный квадрат, а в квадрате был нарисован красный флаг. Леля удивилась, зачем это.

– Теперь такой порядок для нейтральных стран, – пояснил я со знающим видом. – Каждое нейтральное судно должно иметь свой флаг на борту, чтобы его немцы или англичане не потопили по ошибке. С подводных лодок этот флаг очень хорошо виден. Это, по-моему, очень умно придумано.

– Ничего не умно, – сказала Леля. – Все это плохо…

– Что плохо? – не понял я.

– Да вся эта война… Я за Колю беспокоюсь.

– Чудачка ты, мы ведь не воюем.

– Все равно все это плохо… Давай повернем назад. Мне что-то холодно. Ты поверни лодку, и я сяду на весла.

Мы осторожно поменялись местами. Теперь я сидел на кормовой банке, лицом