Читать книгу - "«…Ради речи родной, словесности…» О поэтике Иосифа Бродского - Андрей Михайлович Ранчин"

Дело в том, что именины Анны Андреевны Ахматовой на Сретенье приходятся – она сретенская Анна. Кроме того, это до известной степени автобиографическое стихотворение, потому что в этот день у меня родился сын. Так что там довольно много намешано <…> Ахматова, я сам, то есть мой сын… (пер. Г. Шульпякова)[548].

Так как одним из действующих лиц евангельского эпизода (Лк. 2: 22–39) является пророчица Анна, славословящая младенца Иисуса, и она была небесной покровительницей создателя «Anno Domini» и «Поэмы без героя», одно из объяснений Бродского понятно: Анна из «Сретенья» соотносится с тезоименной ей Ахматовой. А вот упоминание о рождении сына в праздник Сретения изумляет: Андрей Басманов родился в октябре (8 октября 1967 года[549]), а вовсе не в день Сретения (2 февраля старого стиля / 15 февраля нового стиля). Как заметил Д. Н. Ахапкин, «поскольку сын поэта Андрей Басманов родился в октябре, что Бродский вряд ли мог забыть, соответственно, можно осторожно предположить, что к октябрю 1971 года относится первоначальный замысел стихотворения, которое было написано в марте»[550]. Мне эта интерпретация свидетельства Бродского не представляется убедительной. Действительно, маловероятно, что поэт забыл день и даже месяц, когда родился его сын. Однако помнить, к какому месяцу относится рождение замысла «Сретенья», Бродский спустя 15 или 16 лет едва мог. Но еще менее вероятно, чтобы спустя 15 или 16 лет поэт точно помнил, в какой день у него зародился замысел написать стихотворение. Вероятно, перед нами не указание на время зарождения замысла стихотворения и не ошибка памяти, а сознательное искажение фактической истины: поэт намеренно отнес день рождения сына к именинам Ахматовой, намеренная ошибка. По-видимому, поэт сознательно мифологизировал собственную биографию, приурочивая день рождения сына к дню именин Ахматовой. Это был глубоко продуманный ход. Анна Ахматова словно представала благодаря этому в роли поэта, избирающего младшего стихотворца на роль преемника. В пользу такого предположения свидетельствует другой случай игры с датами: принадлежащее автору указание в изданиях стихотворения на 16 февраля, день именин Анны Ахматовой, как на день создания «Сретенья». В действительности же произведение, по-видимому, было или закончено, или создано позднее, в марте 1972 года[551].

Символическая преемственность, соотнесенность с Ахматовой проявилась и в выборе имени сына: Андрей – имя ахматовского отца. Создавался своеобразный круговорот имен и ролей: Андрей Горенко → его дочь-поэт → поэт Бродский → его сын Ан-дрей, чье имя почти тезоименно имени Ан-на. Имена Андрей и Анна, соединенные в имени-отчестве автора «Четок» и «Белой стаи», в восприятии Бродского соотносились, являясь окказиональной парой, и эта корреляция была обусловлена, очевидно, прежде всего ассоциациями с Анной Андреевной Ахматовой, а не только фонетическим сходством Ан-дрей и Ан-на. Показательный пример – строки:

И если мы произведем дитя,

то назовем Андреем или Анной.

Чтоб, к сморщенному личику привит,

не позабыт был русский алфавит.

(«Пророчество», 1965 [II; 125])

Не менее значимым, несомненно, Бродскому должно было представляться частичное совпадение имен его возлюбленной, матери Андрея Марианны (Марины) Басмановой и Анны Ахматовой. Первая часть имени Басмановой (Мария) тождественна имени Богородицы, вторая – ахматовскому. Автор же был тезкой нареченного мужа Приснодевы Марии – Иосифа Обручника. Таким образом, благодаря такой антропонимической «игре», рожденной самой действительностью, божественный Младенец из «Сретенья», как бы являясь сыном Иосифа и Марианны, соотносился с их ребенком Андреем.

Эта интерпретация подтверждается также ассоциациями между Богородицей и возлюбленной («фигурой в платке») в стихотворении «24 декабря 1971 года» (1972): любимая как бы замещает «ту, над которою нимб золотой» (III: 7–8)[552]. А ситуация, описанная в «Рождественской звезде» (1987) Бродского, проецируется на ситуацию разлуки автора и его сына Андрея[553]:

Внимательно, не мигая, сквозь редкие облака,

на лежащего в яслях ребенка издалека,

из глубины Вселенной, с другого ее конца,

звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд Отца.

(IV; 10)

Этот же мотив представлен в рождественском стихотворении «Колыбельная» (1992), где есть такие строки – слова Девы Марии, обращенные к сыну:

Привыкай к пустыне, милый,

и к звезде,

льющей свет с такою силой

в ней везде,

будто лампу жжет, о сыне

в поздний час

вспомнив, тот, кто сам в пустыне

дольше нас.

(IV; 118)

Исследователи стихотворения неоднократно обращали внимание на отсутствие среди персонажей «Сретенья» Иосифа Обручника: здесь есть «она», «Мария», «младенец/Младенец», «Святой Симеон и пророчица Анна» (III; 13–14). Д. Бетеа склонен считать, что Иосиф не упомянут потому, что, во-первых, соотносится с давно умершим Осипом Мандельштамом (как пророчица Анна – с Ахматовой); а во-вторых, поскольку автор стихотворения, тезка нареченного мужа Марии, к моменту его написания уже знал, что скоро покинет родную страну: этот отъезд словно приравнивался к смерти[554]. Это объяснение в целом принял Д. Н. Ахапкин, назвав «хорошим», хотя и отметил: «<…> если смерть Мандельштама не позволяет его тезке Иосифу присутствовать в стихотворении, то как быть с Анной»[555].

Принять эту трактовку невозможно по двум причинам. Во-первых, решение об эмиграции Бродский (называть его отъезд изгнанием, то есть высылкой, было бы неверно) принял только в мае 1972 года[556]. Создавая свое произведение, автор еще не знал о том, что покинет родину. В написанных тогда же, что и «Сретение», в марте 1972 года, «Письмах римскому другу» герой, ассоциативно соотнесенный с самим автором, осмысляет свою судьбу как существование в пределах Империи, образ которой отсылает к Советскому Союзу. Во-вторых, если бы поэт и знал о своем будущем отъезде, неочевидно, что приравнял бы его к смерти и словно бы приписал ее Иосифу Обручнику – участнику древней евангельской истории.

Скорее можно согласиться с другим объяснением, которое принадлежит Б. Лённквист, – Иосиф, соотносимый с автором, здесь выступает в роли наблюдателя:

Но как же быть с отсутствующим Иосифом? Не может быть, чтобы столь значительная фигура в евангельском сюжете встречи старца Симеона и Младенца Христа не оставила никаких следов. Мне представляется, что Иосиф все же присутствует в образном мире поэтического Сретения. Можно предположить, что сам Бродский, носящий библейское имя Иосиф, и являет то «зрящее око», то не выраженное «я» этого стихотворения, которое озирает храм, видит великое Сретение и свидетельствует о нем[557].

(Эту трактовку