Читать книгу - "Воспоминания провинциального адвоката - Лев Филиппович Волькенштейн"

Гоциха с места:

— Так вы же мине обманули…

Председатель к ней:

— Да замолчите же наконец.

Свидетель:

— Только мы подошли к конторе, мадам Гоц прямо-таки побежала в контору, а мы остались на улице, потому что уже услышали ее громкий разговор, и я видел через большое оконное стекло, как Гоц махнул рукой около своей матери и быстро убежал из конторы. Старуха сильно ругалась и кричала, что сын ее бил.

Перекрестным допросом было установлено, что свидетель не видел, чтобы сын ударил мать, но взмахи рукой в связи с криками старухи произвели впечатление, что Гоц ударил мать, хотя, может быть, он мог взмахивать рукой как бы в беспомощности пред криками и ругательствами матери. Другой свидетель видел красные щеки старухи и сбитый платок с головы, а так как она кричала, что сын хотел ее убить, то свидетель заключил, что все это следы побоев.

Соломон Хейфиц, спокойный еврей, хорошо и толково дал показание. Как только он коснулся характера старухи, она взвизгнула:

— Ты, сморкач, как ты смеешь!

Председатель:

— Господин судебный пристав, удалите свидетельницу в свидетельскую комнату на время допроса этого свидетеля.

Удалили мадам, и все свободно вздохнули. Хейфиц нарисовал картину тяжких испытаний Якова Гоца, которому старуха временами не давала спокойно пройти по улице. Она его подкарауливала, громко ругалась, и он спасался на извозчике или уходил из конторы, когда она врывалась и скандалила. Когда свидетель вышел из своего помещения в контору, то старуха рвала на себе платье в каком-то бешенстве и ругалась, а Гоца уже не было. Он и мысли не допускает, чтобы Гоц ударил мать: «Она часто устраивала скандалы, и мы, служащие, удаляли ее». В день последнего скандала служащие ушли обедать, почему она имела полную возможность дать волю своему невыносимому характеру.

Пред речами ввели старуху.

Товарищ прокурора сказал несколько слов. Я сослался на «материнское сердце», которое защитило своего сына, не щадя себя. Эту тему я развил. Старуха сверлила меня глазками, вертелась, всплескивала руками, но реплик не подавала. Присяжные улыбались. В последнем слове Гоц с трудом заявил, что он очень несчастен вследствие характера матери, но не поднимал руки на мать. Гоца оправдали, и некоторые присяжные высказали ему свое сочувствие.

Помогла Гоциха защите основательно.

— Что? — кричала она. — Оправдали! Значит, можно убить мать! Это хорошо, хороший суд!

— Господин пристав, удалите из зала суда эту женщину, — распорядился председатель.

Подошел к мамаше второй сын и увел ее.

Уплачивая гонорар, Гоц поглаживал бумажник и с улыбочкой сказал:

— Я таки жалею, что папаша не учил меня на адвоката! Хорошее дело, ей-богу! За каждое слово вы получили не меньше чем 20 копеек. Ну, мне не жалко, и я вам благодарю…

Мое знакомство с Федором Никифоровичем Плевако. Дело Александры Максименко и Резникова по обвинению в отравлении мужа первой

Это дело нашумело в 1897 году[266]. Не потому, что оно было событием исключительным. Ничего особенного оно не представляло. В России нередки были случаи, когда баба травила мышьяком нелюбимого постылого мужа. Подсудимая, урожденная Дубровина, принадлежала к зажиточной мещанско-купеческой семье, людей малограмотных, и сама она была очень ограниченной по уму, кой-чему училась. Резников, по матери еврейского происхождения, служил в конторе Дубровиных мелким конторщиком. Таким образом, и подсудимые не представляли сами по себе какой-либо интерес. А нашумело в печати это дело благодаря участию в защите присяжного поверенного Николая Иосифовича Холевы, который всемерно стремился стать «известным адвокатом» и прибегал к рекламе, тратя на нее большие деньги.

Холева был редкой красоты молодой человек, имел хорошие средства, доставшиеся ему по наследству от родителей. Практиковал Холева в Петербурге. За рекламу ему запретил Совет практику на три месяца[267]. Защищая где-то ничтожное дело, он телеграфировал в «Новое время»: «Речь присяжного поверенного Холевы произвела потрясающее впечатление. Присяжные были сильно взволнованы и просили суд сделать перерыв». По недосмотру газеты под телеграммой была подпись: «Холева». За это его осудил Совет. Защищал Холева по назначению суда дело об убийстве на лодке трех-четырех человек. Холева отпечатал этот процесс и свою речь, как говорят, написанную недурно, которую он не произнес вследствие большого волнения. И этот отчет он рассылал, оставлял на скамье в Летнем саду, забывал в вагоне трамвая. Болезненное самолюбие Холевы и стремление попасть в знаменитости породили много рассказов и анекдотов о приемах Холевы[268].

В Ростове-на-Дону дядя Холевы имел большую типографию[269]. Когда возникло дело об отравлении Максименко, Холева узнал об этом от своего дяди. Мать подсудимой, простая баба, и дяди Дубровины, скромные мещане[270], руководились «по делу Сашеньки» советами своего управляющего Леонтьева, через которого Холева, как петербургский адвокат, был приглашен защищать. Привлечен был к делу Аристарх Резников, на которого указывали как на любовника Сашеньки и соучастника в отравлении. Отец Резникова, частный поверенный в мировых учреждениях, пригласил меня защищать сына. Сашенька Максименко и Аристарх Резников содержались в тюрьме.

Обвинение было построено на косвенных уликах. Супруги Максименко жили недружно, детей не было, теща не любила зятя. Резников — развязный, веселый, стал приятелем Максименко и «своим человеком» в доме. Ряд допрошенных служащих и прислуга косвенно подтверждали связь Сашеньки с Аристархом. В числе улик была болезнь Сашеньки, «бели заразного происхождения», причем установлено, что и Резников страдал венерическою болезнью, из чего сделан вывод, что он заразил Сашеньку. Между тем этим легким заболеванием, как говорили, страдал и Максименко. Сплетни, разговоры, семейные ссоры с выкриками Сашеньки: «Когда ты уже сдохнешь!» получили значение на предварительном следствии. Несколько десятков свидетелей и два врача были допрошены по два-три раза, но серьезных улик не было добыто. Покойный Максименко был нелюбим в доме Дубровиных, неожиданно заболел после чаепития и умер с явными признаками отравления, не приходя в сознание. Ясно, что он был отравлен кем-либо из домашних. Но кем? Почему не теща отравила? Почему не кто-либо из приживалок[271] в угоду теще? Почему нужна была помощь Резникова? Чтобы всыпать мышьяк в чай, не нужны пособники, и достать мышьяк совсем легко. Но следователь пошел по более легкому пути. Глас народа о любовной связи жены Максименко с Резниковым? Значит, им нужна была смерть Максименко. И к этому заключению были подогнаны слабые косвенные улики.

Когда я принял защиту Резникова, ко мне пришел грамотей и умник дома Дубровиных, их управляющий Леонтьев.

— Ну вот, — сказал он, — мы пригласили петербургского адвоката господина Холеву, а теперь здесь говорят, что в Петербурге не все первого сорта защитники, и указывают на знаменитых, среди