Читать книгу - "Наши за границей - Николай Александрович Лейкин"

Вскоре вода в тоненьком жестяном чайнике закипела, а Глафира Семеновна, насыпав чай в другой чайник, принялась его заваривать. Через минуту супруги наслаждались чаепитием.

– Соленого-то с вечера поевши, так наутро куда хорошо основательно чайком побаловаться, – говорил Николай Иванович, выпив стакан чаю и принимаясь за второй.

– Конечно, уж в сто раз лучше, чем ихнее кофейное хлебово из суповых чашек суповыми ложками хлебать.

Пили они чай из стаканов, находившихся в их комнате при графинах с водой, без блюдечек и при одной чайной ложечке, захваченной для дороги из Петербурга. Дабы не распалять еще раз любопытство коридорного относительно питья спирта и приготовления чая, они не звали его вторично и не требовали чайной посуды.

LIII

Напившись в охотку чаю с бутербродами, супруги стали собираться в магазин де Лувр. Глафира Семеновна оделась уже скромно в простенькое шерстяное платье и в незатейливый ватерпруф из легонькой материи.

– Ей-ей, не стоит здесь хороших нарядов трепать, право, не для кого. Дамы все такая рвань, в отрепанных платьишках, – говорила она в свое оправдание, обращаясь к мужу.

Сойдя вниз, к бюро гостиницы, они справились у хозяйки, далеко ли отстоит Луврский магазин.

– Pas loin, madame, pas loin[392], – отвечала хозяйка и принялась с жестами рассказывать, как близко отстоит магазин, показывая дорогу по плану Парижа, висящему на стене около конторки бюро.

– Поняла ли что-нибудь? – спросил жену Николай Иванович.

– Ничего не поняла, кроме того, что магазин недалеко. Но ничего не значит, все-таки пойдем пешком. Язык до Киева доведет. Надо же посмотреть улицы.

Уличное движение было в полном разгаре, когда супруги вышли из гостиницы и, пройдя переулки, свернули в большую улицу Лафайет. Городские часы, выставленные на столбу на перекрестке улицы, показывали половину одиннадцатого. Громыхали громадные омнибусы, переполненные публикой, вереницей тянулись одноконные колясочки извозчиков, тащились парные ломовые телеги с лошадьми, запряженными в ряд и цугом, хлопали бичи подобно ружейным выстрелам, спешили, наталкиваясь друг на друга и извиняясь, пешеходы; у открытых лавок с выставками различных товаров на улице, около дверей, продавцы и продавщицы зазывали покупателей, выкрикивая цены товаров и даже потрясая самыми товарами.

– Tout en soie… Quatre-vingt centimes lemètre[393], – визгливым голосом кричала миловидная молодая девушка в черном платье и белом переднике, размахивая распущенным куском красной шелковой ленты.

– Aucune concurrence![394] – басил какой то рослый усатый приказчик в дверях лавки, показывая проходившей публике поярковую шляпу и в то же время доказывая, что шляпа не боится дождя, поливая ее из хрустального графина водой.

Около некоторых из этих товарных выставок с обозначением цен на каждом предмете толпилась и публика и рылась в товаре, торговалась, почти совершенно загораживая тротуар, так что нежелающим протискиваться сквозь толпу приходилось сходить на мостовую. А на мостовой, среди проезжавших извозчичьих экипажей, омнибусов и ломовых телег лавировали разносчики с лотками, корзинами и ручными тележками, продавая зелень, плоды, печенье и тому подобные предметы. Разносчики также выкрикивали:

– Vʼlà d’s artichauts! Ma botte d’asperges! Des choux des hariciots! des poireaux des carottes![395]

К этим крикам присоединились и крики блузников-мальчишек, сующих проходящим листки с рекламами и объявлениями от разных магазинов, крики продавцов газет, помахивающих листами нумеров и рассказывающих содержание этих нумеров.

Какой-то мальчишка-газетчик, махая руками, очень сильно толкнул Глафиру Семеновну, так что та даже соскочила с тротуара и сказала:

– Вот подлец-то! И чего это только полиция смотрит и не гоняет их с дороги!

– Действительно беспорядок, – отвечал Николай Иванович, замахиваясь на убегающего мальчишку зонтиком. – И ведь что обидно: не можешь даже обругать его, мерзавца, не зная по-французски ругательных слов. Глаша! – обратился он к жене. – Ты бы мне хоть три-четыре ругательных слова по-французски сказала, чтоб я мог выругаться при случае.

– Как я скажу, ежели я сама не знаю… Нас ругательным словам в пансионе не учили. У нас пансион был такой, что даже две генеральские дочки учились. Все было на деликатной ноге, так как же тут ругательствам-то учить!

– Да, это действительно. Но должна же ты знать, как мерзавец по-французски.

– Не знаю.

– А подлец?

– Тоже не знаю. Говорю тебе, что все было на деликатной ноге.

– По-русски его ругать – никакого толку не будет, потому он все равно не поймет, – рассуждал Николай Иванович. – Ты не знаешь, как и дубина по-французски?

– Не знаю. Дерево – арбр, а как дубина – не знаю. Да отругивайся покуда словами: кошон и лянь, что значит осел и свинья.

– Что эдакому оболтусу, который тебя толкнул, свинья и осел? Надо как-нибудь похлеще его обремизить[396], чтобы чувствовал.

– Да ведь это покуда. Ну а насчет хлестких слов я дома в словаре справлюсь. Кошон – очень действительное слово.

Случай обругать сейчас же и представился. Из-за угла выскочил блузник с корзиной, наполненной рыбой. С криком: «Il arrive, il arrive l’marquereau!»[397] – он наткнулся на Николая Ивановича и хотя тотчас же извинился, сказав: «pardon, monsieur», но Николай Иванович все-таки послал ему вдогонку слово «кошон». Услыхав это слово, блузник издалека иронически крикнул ему:

– Merci, monsieur, pour l’amabilité[398].

– Не унялся, подлец? – грозно обернулся Николай Иванович к блузнику и спросил жену, что такое сказал блузник.

– За любезность тебя благодарит, – отвечала Глафира Семеновна.

– За какую любезность?

– А вот что ты его кошоном назвал. Учтивости тебя учит. Он тебя хоть и толкнул, но извинился, а ты ему все-таки: «Кошон».

– Ах он, подлец!

Николай Иванович обернулся к блузнику и издали погрозил ему кулаком. Блузник улыбнулся и, в свою очередь, погрозил Николаю Ивановичу кулаком.

– Скажите на милость, еще смеет в ответ кулаком грозиться! – воскликнул Николай Иванович и хотел броситься к блузнику, но Глафира Семеновна удержала его за рукав.

– Оставь… Ну что затевать скандал!.. Брось. Ведь может выйти драка. Плюнь… – сказала она.

Супруги выходили на площадь Большой Оперы.

LIV

На площади Большой Оперы супругов осадили со всех сторон барышники, предлагающие билеты на вечерний оперный спектакль. Барышники осаждали супругов даже и тогда, когда эти последние подошли к городовому и стали его расспрашивать, как пройти в Луврский магазин, – и городовой нисколько не препятствовал этой осаде, что несказанно удивило их.

– Смотри: стало быть, здесь дозволено барышничать театральными билетами, – заметила Глафира Семеновна мужу. – Ведь прямо в глазах городового предлагают, даже около него – и городовой хоть бы что!

Городовой очень любезно указал дорогу в Луврский магазин, и супруги опять отправились. Но тут случилось маленькое обстоятельство. Супруги, выслушав объяснение дороги, позабыли сказать городовому «спасибо». Городовой очевидно этим