Читать книгу - "Наши за границей - Николай Александрович Лейкин"

– Звонят. Сейчас начнется акт. Пойдемте на места… – сказал земляк, пробираясь из фойе в коридор, и, раскланявшись с супругами, сказал: – Так завтра в магазине Лувр? До свидания.

Супруги также направились в театральную залу.

LII

Еще и одиннадцати часов не было, а спектакль в театре «Эден» кончился. Супруги отправились домой. Они хотели ехать, но у подъезда, к немалому их удивлению, не оказалось извозчиков, и вследствие этого пришлось отправиться пешком. Расстояние от театра до их квартиры было, впрочем, невелико. На этот раз Глафира Семеновна вела уже своего мужа домой с уверенностью в дороге. Вчерашнее ночное отыскивание гостиницы ознакомило ее с улицами, ведущими к этой гостинице. Площадь Большой Оперы была знакома, прилегающая к ней улица Лафайет была знакома, переулки, выводящие из улицы Лафайет к гостинице, были также узнаны ею. Вот и посудная лавка на углу переулка. Она не была еще закрыта. Супруги вспомнили, что они хотели купить себе спиртовой таган[377] и жестяные чайники для заварки чая, зашли в лавку и купили. Зашли также в съестную лавку и купили себе колбасы и сыру. В съестной лавке оказался и хлеб, который также был приобретен ими. Домой они возвращались с ужином, но вот беда: у них не было спирту для тагана, на котором бы они могли заварить чай. Где купить спирт – они не знали, не знали даже, как он называется по-французски, чтобы спросить его.

– Делать нечего, придется опять без чаю спать ложиться, – сказал Николай Иванович и, тяжело вздохнув, прибавил: – Эх, жизнь парижская! А говорят еще, цивилизованная.

Подъезд гостиницы, как и вчера, был уже заперт. Они позвонили. Отворил им опять сам хозяин без сюртука, в одном жилете и в туфлях. На площадке около лестницы стояли две складные кровати, и на каждой из них из-под одеяла торчало по голове в белых спальных колпаках. В одной из голов супруги при свете привернутого, еле мерцающего рожка газа узнали голову слуги, прислуживавшего им в номере.

– А что, вен руж можно а презан получить? Он пе?[378] – спросил Николай Иванович хозяина.

Тот поморщился, но все-таки ответил, что можно. Очевидно, всякая жизнь в этой маленькой гостинице совсем уже кончалась к одиннадцати часам вечера и постояльцы и прислуга после этого времени спали.

Когда они проходили мимо кровати слуги, тот поднял на своем ложе голову подобно сфинксу и произнес:

– La bougie et les allumettes sont près de la porte[379].

– Что он такое бормочет нам? – спросил жену Николай Иванович.

– Что-то про свечку и про спички, – отвечала та.

Поднявшись по слабо освещенной лестнице к себе наверх, они действительно нашли на полу около двери медный подсвечник с огарком и грудку спичек, зажгли свечку и вошли в свою комнату. Вскоре явилось и вино. Его принес сам хозяин, поставил на стол и наставительно произнес:

– Je dois vous dire, monsieur, qu’à onze heures nous finissons déjà notre travail. Il faut se reposer, bonsoir, monsieur et madame[380], – раскланялся он и ушел.

– Что он сказал? – опять обратился к жене Николай Иванович.

– Решительно ничего не поняла, – отвечала та.

– Ах, француженка, француженка! Чему только вас в пансионе учили!

– Учили, но не этим словам. И наконец, в пансионе когда мы переводили что-нибудь с французского, то всегда со словарем.

Утром, когда супруги проснулись, первая мысль была о чае.

– Глаша! Как бы чайку-то заварить? – начал Николай Иванович, потягиваясь в постели. – Ведь ни разу еще за границей мы настоящим манером чаю не пили. Не знаю, как у тебя, но у меня просто тоска по чаю. Привык я по десять стаканов в день охолащивать – и вдруг такое умаление, что ни одного! Сейчас мы позовем коридорного, и растолкуй ты ему, Бога ради, чтобы он нам купил бутылку спирту для спиртовой лампы к тагану.

– А вот я сейчас в словаре посмотрю, как спирт по-французски, – сказала Глафира Семеновна, заглянула в книгу и отвечала: – Спирт – эспри… эспри де вен…[381]

Супруги оделись и позвонили слугу, который и явился в своем неизменном колпаке из писчей бумаги и в войлочных туфлях.

– Plaît-il, monsieur[382], – остановился он в выжидательной позе и глупо улыбаясь.

– Пуве ву зашете пур ну эн бутель эспри де вен?[383] – задала ему вопрос Глафира Семеновна.

Тот улыбнулся еще глупее и отвечал:

– L’esprit de vin… C’est la boisson russe?.. Oui, madame…[384]

Он побежал вниз и через четверть часа, весь запыхавшийся, вернулся с бутылкой спирту и двумя рюмками на подносе.

– Смотри, Николай Иваныч, он воображает, что этот спирт мы пить будем, – улыбаясь заметила Глафира Семеновна мужу. – Пуркуа ле вер? Иль не фо па ле вер[385], – обратилась она к слуге.

Тот опять глупо ухмыльнулся и спросил:

– Mais comment est-ce que vous prendrez, madame, sans verre?[386]

– Вот дурак-то! – вырвалось у Глафиры Семеновны. – Да это разве пить? Разве это пур буар? Се не па пур буар.

– Comment done pas boire? Et j’ai lu, madame, que les russes prennent tout ça avec grand plaisir. C’est l’eau de vin russe…[387]

– Да это идиот какой-то! Алле, алле… Положительно он думает, что мы будем пить этот спирт… Се пур фер тэ… Компрене ву? Пур тэ[388]. Вот.

И в доказательство Глафира Семеновна показала коридорному купленные ею накануне два жестяные чайника и таган.

– Ah! – ухмыльнулся коридорный, но не уходил. – Il faut voir, comment vous ferez le thé, ma-dame!..[389]

– Алле, алле…

Но он стоял и продолжал улыбаться.

– Pardon, madame, il faut voir…[390]

Глафира Семеновна налила спирту в лампочку тагана, зажгла светильню, вылила в чайник графин воды и поставила чайник кипятиться на тагане.

Коридорный покачивал головой и твердил:

– C’est curieux, c’est curieux… Le thé, а la russe… C’est curieux…[391]

– А правда, мадам, что в Петербурге ходят по улицам медведи и никогда лета не бывает, а всегда снег? – спросил он по-французски, но Глафира Семеновна не поняла его вопроса и сказала:

– Разбери, что он бормочет! Николай Иваныч! Да выгони ты его, Бога ради. Я говорю – алле, алле, а он стоит и бормочет.

– Гарсон! Вон! Проваливай! – крикнул Николай Иванович и энергически указал на дверь.

Шаг за шагом, оглядываясь и покачивая головой, коридорный вышел за двери.

– Дикие, совсем дикие здесь люди, – сказала Глафира Семеновна. – А еще Париж! Про Париж-то ведь у нас говорят,