Читать книгу - "Сестра печали и другие жизненные истории - Вадим Сергеевич Шефнер"

– В Хмелево сходила-съездила, там вчера давали. А что?

– Так. Ты мне как-то говорила, что тетка твоя мясного почти ничего не ест, да и ты не очень любишь.

– Но ты же любишь сардельки, – сказала Леля. – Вот я и купила колбасы, раз нет сарделек. Мне хотелось немного о тебе позаботиться.

– Даже странно как-то, – заявил я. – Кто-то вот идет в далекий магазин и покупает жратву специально для меня. Ни одно существо в юбке еще не делало этого.

– Значит, я первая в юбке, которая ходила для тебя в магазин? А ты доволен?

– Очень. Очаровательная девушка берет авоську и топает ради меня в Хмелево.

– Не говори глупостей. Это только тебе так кажется.

– Что кажется?

– Ну то, что ты обо мне сказал.

– Это не я сказал, а Злыднев. «Очаровательная девушка». Это его персональные слова.

– Это идет очаровательная девушка. – Леля встала, растрепала челочку, сделала большие глаза и пошла по песку нелепой, деревянной походкой. – Так ходят очаровательные девушки?

– Садись и ешь, – сказал я ей. – Или давай купаться, пока мы не съели всего.

– Ты купайся, – ответила Леля. – Раздевайся и купайся. Я не буду.

– Но почему? Вода не такая уж холодная.

– Я не буду, – повторила она. – Только ты не смейся.

– Чему не смейся?

– Видишь ли, тетя моя, как узнала, что я поеду с тобой за сиренью, спрятала куда-то мой купальник. Я его искала, искала, а она говорит: «Ума не приложу, куда он делся». Вообще она считает, что девушка не должна купаться наедине с молодым человеком.

– Мещанка она недорезанная – вот кто твоя тетя.

– Нет, ты так не говори. Просто она считает, что отвечает за меня. Но купальник, конечно, прятать смешно. Я бы сейчас искупалась.

– Так купайся в том, что у тебя под платьем. Ведь под платьем не только ты, и еще что-то.

– Нет, в этом «что-то» купаться нельзя, – улыбнулась Леля. – Ничего-то ты не понимаешь.

– Просто стесняешься. Как же, архивариус – и вдруг в бюстгальтере!

– Я не архивариус, а чертежник-архивариус, это совсем другое, – засмеялась она. – И то только по званию, а не по должности… Но очень далеко ты не заплывай! Говорят, здесь есть водовороты.

Я разделся до трусиков, разбежался и бросился в воду. Она была очень холодная.

– Ледяная! – крикнул я Леле. – Правильно сделала, что не купаешься. Такая вода, будто не июнь сейчас, а январь.

Выбравшись на берег, я лег животом на горячий песок возле расстеленной газеты. «Положение во Франции, Нью-Йорк, 11 (ТАСС). Французское правительство переехало в различные части Франции». «Лондон, 11 (ТАСС). Как сообщает агентство Рейтер, Париж сегодня с утра окутан дымом от пожаров, возникших от зажигательных бомб, сброшенных в окрестностях столицы… Повсюду видны вереницы беженцев. Парижские газеты вышли сегодня в последний раз. Они сообщили об объявлении Италией войны Франции».

– Что ты там нашел? – спросила Леля. – Это позавчерашняя газета.

– Я знаю… Тут про войну. Газеты вышли в последний раз… А ты, Леля, наверно, из библиотеки газеты таскаешь?

– Иногда таскаю, – честно призналась Леля. – Один экземпляр – в подшивку, а второй иногда домой беру, тете на выкройки… Ты знаешь, сегодня утром, когда я одевалась, тетя включила радио, передавали про Париж, последние сообщения. Немцы вошли в Париж.

– Что же ты мне сразу не сказала, в лодке? – обиделся я. – Ведь ты понимаешь, что это такое! Странные вы все, женщины. – Я встал и подошел к воде. Берег отражался в реке – по воде плыли белые, лиловые и зеленые пятна и полосы.

– Не знаю, почему не сказала. Наверно, подумала, что ты тоже знаешь… Я пробовала представить себе, что там сейчас делается, и ничего у меня не получилось. Может быть, я просто какая-нибудь бесчувственная?

– Нет, ты не бесчувственная. Просто, наверно, это надо видеть своими глазами. – Я снова лег на песок и уткнулся в газету. – «В помощь читателю», – машинально прочел я. – «Военно-воздушные силы Германии…» – Я отодвинул ломоть хлеба, лежавший на строчках ниже заголовка. – «Стандартными бомбардировщиками люфтваффе являются „Хейнкель-111“ и „Дорнье-217“; пикирующими бомбардировщиками – „Юнкерс-88“ и „Юнкерс-87“; истребитель – „Мессершмит-109“ и истребитель-штурмовик „Мессершмит-110“». – Все эти типы самолетов я знал, то есть уже читал о них.

– Одевайся! – сказала Леля. – Пойдем наверх.

Мы поднялись по косогору на кладбище. Все оно было в зелени, на могильных холмиках рос кукушкин лен, цвели туманно-синие лесные колокольчики. Я смотрел на серые староверские кресты с голубцами, на редкие каменные плиты, покрытые мхом и совсем вросшие в землю. Все это было такое ветхое, такое отошедшее и забытое всеми, будто люди на всем свете давно перестали умирать. Возле заколоченной каменной церкви, у самой ее стены, где обычно хоронят священников, возвышалось странное сооружение в виде усеченной пирамиды, облицованной коричневыми глазурованными плитками. Надпись на гранитной доске извещала, что это фамильный склеп бывших владельцев Амушевского завода. От чугунной решетки, ограждавшей вход в усыпальницу, солоновато пахло ржавчиной, крапива теснилась у каменного порога. Было очень тихо кругом, лишь какая-то птица настойчиво, как заведенная, через равные промежутки времени прокалывала эту тишину тонким писком. Мы вышли с кладбища через покосившиеся кирпичные ворота, пересекли заросшую травой дорогу и, миновав топкую низинку, поднялись на продолговатый холм, где рос молодой сосняк и можжевельник. Здесь было солнечно; от короткой сухой травы, от серого, как зола, песка веяло сухим теплом. Внизу, слева от нас, текла река. Тут она расширялась, и посреди нее виден был островок. Над островком, в голубоватой дымчатой высоте, парил ястреб. Он забрался в такую высь, что ему уже и завидовать было нельзя, – можно было только любоваться его полетом. Вдруг, высмотрев что-то, он кинулся вниз. Летел он с такой метеорной скоростью, что казалось – вот-вот задымится на лету, вспыхнет падучим комком огня. Но внезапно он плавно затормозил и лениво, нехотя полетел над осокой.

– Как это он!.. – с каким-то детским удивлением сказала Леля. – Будто хвастается перед нами.

– Очень здорово летает, – согласился я. – Хоть вообще-то это птица вредная.

– Ну и пусть! – возразила Леля. – Этот не вредный!

– Не спорь, Лелечка.

– Хорошо, не буду, – без улыбки сказала она, смотря мне в глаза.

– Леля, Лелечка… – начал я. – Понимаешь, в чем дело…

– Ну что? Что? – придвинувшись ко мне, с нежной беспомощностью спросила она.

– Вот, Леля… – Я обнял и поцеловал ее в губы. – Вот понимаешь…

Она на мгновенье прижалась ко мне щекой, потом отвернулась и тихо пошла вниз по некрутому откосу.

– Леля, – сказал я, догоняя ее, – ты понимаешь, с первого дня, как тебя увидел…

– Я тоже с первого дня, – не оборачиваясь, глухим, невыразительным голосом