Читать книгу - "Просроченный долг - Йожеф Лендел"

маленький и красивый, что с тех пор никогда не было у меня ножика лучше. Но самое удивительное, что он даже выучился на электромонтера. Хотя пока не оказался в тюрьме, даже лампочки электрической не видал.

— Одежду, — продолжал Журбан, — я тебе делать из оленьих шкур, обувку — из кожи серны. Теплая, мягкая. Пуговицы, медные, сами там отольем или выбьем.

— Ну, совсем здорово! — сказал я.

— Можно и из золота сделать. Но золото — зло. Убийцей делать и того, кто носит, и того, кто видит. А жену для тебя можно. Чистую девушку можно найти. Варит, работает. Ноги, когда с гор спустился, тебе моет. Знаю такую. Тебе подойдет.

Журбан посмотрел на меня. Ждал ответа. Но я не мог сказать — да. И не мог сказать — нет.

Больше мы об этом не говорили. Как он сказал: «Здесь нужно это оставить». Однажды он показал мне несколько кусочков тонкой, мягкой алюминиевой проволоки.

— Алюминий. Хорошо. Такой у нас не бывать. А медь бывать. Сталь тоже, в магазине. Или можно менять. Топор есть, колун есть. Пила есть, маленькая, пила на два человека, туда-сюда. Долото, сверло. Хороший хозяин — сто лет служить, соседу нужно дать, и тогда лет пять. Рубанок…

— Как это, туда-сюда? — спрашиваю.

— Которой доску пилить. Да не нужно. Бревно надвое рубить — топор хорош.

Он сгибал руками алюминиевую проволоку.

— Для силка нужно. Хвоей натирать. Чтобы зверь запах человек не чуять, — рассказывал он. Объяснял, учил.

А недели через две собрали этап. Сто семьдесят пять человек отправили на лесоповал. Туда попал и Журбан. Может — и я ему этого желаю — нашелся ему более решительный товарищ, лучше меня. С которым он в мире и согласии живет в горах, где большие реки еще как детки прыгают со скал. Я же освободился иначе. Да не знаю, ладно ли вышло?

Некерешди рассказывает про Полтора Ивана

— Вот видишь, — сказал Некерешди. — Зря ты не ушел с этим Журбаном. Я с таким человеком наверняка ушел бы. И жил бы лучше, чем сейчас. А вот что не ушел с кубанцем, это ты правильно сделал. Вы бы друг другу опостылели. Может, уже на сеновале. Ну, может быть, там еще нет, ведь ты был бы гостем. А вот когда в путь двинулись бы, быстро стали бы друг другу в тягость.

— Это уж точно. Я бы быстро стал ему обузой.

— Или он тебе. Разве так не могло быть?

— Ну конечно. И так могло бы.

— Так и со мной было бы, если бы ушел с Нестеровым. Окажись кто-нибудь на нашем пути, Нестеров его прикончил бы.

— Журбан — нет! Он — нет!

— Вот и я думаю, что Журбан схоронился бы. Ведь он говорил, идти будете всё время в лесу. Потому что этот Журбан людей сторонился бы. Если б напали, защищался бы, конечно. И заяц со страху кусается! Но ведь твой Журбан не боялся. Так ведь?

— Не думаю, чтоб боялся.

— Такой человек сам осторожен, чтобы не надо было защищаться. Я так думаю, такой товарищ по мне.

— Это точно. Как в бронзовом веке: несколько железных инструментов в обмен, алюминиевая проволока, бесконечное гостеприимство и вечная дружба. Вот так.

— Ты и сейчас не стал счастливым, Некерешди?

— Слишком много повидал я беглецов, чтобы быть счастливым. И преследователей тоже видел много. А до тех пор, пока есть преследователи, человек не может быть по-настоящему счастлив. Хотя настоящие несчастные, иногда я и сам так думаю, сами преследователи. А страшнее всего: без жандарма-полицейского, без людей с оружием жизнь была бы еще более зыбкой.

— Боюсь, так будет вечно.

— Может, всё же будет по-другому. Но это другое далеко, как звезды — на расстоянии многих световых лет. Вот так-то, а меня волнует сегодняшний день. Ну, от силы завтрашний, одно-два поколения.

— Иногда мне кажется, всё-таки мы движемся вперед. И не так уж медленно. Движемся. Человек живет дольше, больше стало людей, больше стало сытых людей. Это хорошо. Но всё же, сколько людей еще голодает, и их становится всё больше, забывать об этом — преступление.

— Они не должны были бы голодать, если…

— Вот именно! Если! Позор, что кто-то голодает, хотя можно накормить, одеть всех людей, которых на земле становится всё больше. Но хватит про это. Ведь каждый и сам втайне это знает, стыдится, и кусок в горло не идет.

— Или еще с большим наслаждением жрет.

— Знаешь ли, что и журбаны еще недолго будут оставаться такими, как этот твой Журбан? На севере эвенки уже не такие. Я их знаю. И у них есть причина, почему они не такие, как твой друг.

— Брат.

— Ну, хорошо, брат. Так вот, раньше, еще на моей памяти, если кто бежал за Полярным кругом, тунгусы, то есть эвенки, принимали его гостем в свои чумы. Угощали, укладывали отдохнуть. А потом показывали направление, куда идти между озер и болот. Давали в дорогу сушеной оленины. Или мороженой. На Севере, как известно, бежать нужно до таяния льда, тогда можно идти напрямик по льду, снегу, но и солнце пригревает. Оттуда, откуда вы с Журбаном бежать хотели, нужно как раз, когда картошка поспевает, а то и раньше, как Нестеров. А с Севера — весной. А оттуда, где уже картофельные поля есть, оттуда, как я сказал, осенью. Но время удачных побегов с Севера прошло. Эвенки всех беглецов ловят. Поймают — и или отводят в лагерь, или убивают. За каждого получают вознаграждение. Уж не знаю, сколько, кажется, меньше, чем за волка, да и то: беглого поймать легче, чем волка или черно-бурую лису. И они правы. Раньше напрасно сулили вознаграждение. Эвенки всех пропускали.

Давно уже было это, я в те времена еще там, на Севере, был. Бежала целая группа, человек пять или шесть. Это был хорошо подготовленный побег, и удалось им уже уйти километров за триста-четыреста. И тогда набрели они на стойбище. Расположилась там большая семья эвенков, говорили, двадцать шесть человек. На временной стоянке. Эвенки как раз совершали аргиш, то есть долгий весенний переход. Зимой они в тайге. А весной кочуют на север, как перелетные птицы. Они приняли шестерых беглецов, накормили, усадили к очагу, уложили спать на меховые шкуры.

Ночью эти шестеро встали и убили двадцать шесть эвенков. Мужчин, женщин, детей. И забрали с собой богатую добычу, всё, что те добыли за зиму на охоте.

На месте преступления мертвая тишина. На сто километров вокруг ни души… Но