Читать книгу - "Просроченный долг - Йожеф Лендел"

куда нести обед кому-то из них. Даже имя назвала… Конечно, это была уже третья женщина, и настоящая женщина! А Иннокентий ушел под видом второй женщины. Очень у нас хвалили этих женщин. А Иннокентия Макарова — стоит ли удивляться — так и не нашли. Тайга была ему родным домом, а три отрубленных пальца могли сойти за ранение на войне.

Мало-помалу я узнавал одно-другое про подготовку Глеба Нестерова. Например, что накануне побега в воскресенье он забрал вещи из каптёрки. Надел чистую рубаху, брюки получше и гражданский пиджак. Словом, приоделся. Это не возбранялось, ведь дело было после войны. И по будням тот, у кого была, мог носить собственную одежду, но тогда казенную отбирали. А этого Нестеров не хотел. Ходил в казенной. Берег. Вечером он отнес назад чемодан и пришел обратно уже в неказистом казенном одеянии. Правда, не в таком уж неказистом. Конторские заботились о своем человеке, который им еду носил и прибирал за ними, получше, чем о нашем брате, что целый день мокли в лесу.

А еще через воскресенье я слышу от одного старика: «В прошлый выходной Глеб дал мне двести грамм хлеба за порцию масла. И за то, что я вынес ее из лавочки».

Так, понемногу я узнал, что Глеб дал хлеб пяти или шести старикам-инвалидам. Чтобы они на его деньги выкупили свою порцию масла в лавочке. Масло продавали за деньги, полфунта на человека раз в две недели. Большое дело было. И по этому было видно, что война кончилась. Только у большинства денег не было ни копейки, а если было немного, то покупали курево. Но у Нестерова хлеба было достаточно, конторские жили неплохо. Они могли доставать дополнительный хлеб. К тому же работа у них была сидячая, хлеба им было нужно меньше, чем нам. Словом, в воскресенье накануне побега Нестеров добыл около килограмма, а то и полтора, масла. А под рваной одеждой свою оставил, поприличнее. Тогда я уже ясно понял, что Глеб пережидает где-то поблизости, может в стогу сена, с удобством ждет, когда волны погони откатятся подальше. А он под стогом спокойно продержится с хлебом да маслом. А когда поблизости уже искать перестанут, двинется в путь. Всё это мне удалось мало-помалу понять, ни одного человека при этом не расспрашивая.

Уже осень настала, мы успели про Нестерова забыть. Осень — время копать картошку. Самое лучшее время у нас было. Мы до отвала наедались картошкой. На поля в больших котлах приносили отборную вареную картошку. Из этого уже видно, что наш тогдашний начальник лагеря был умным человеком. Но мы больше любили печеную, потому что в другое время такой не поешь. Греться всё равно нужно, нужно было костер разводить. Копались мы в сентябрьской сырой земле, пальцы коченели. А если еще и дождь шел, то и обсохнуть надо было. Но начальству всё равно не нравилось, что мы печем картошку, потому что много зря сгорало, а самые нетерпеливые вытаскивали ее из огня еще сырой. Потом выбрасывали, понятно. И хоть мерзли мы, мокли, ругались, — всё же сбор картошки был праздником сытости.

Так было на государственных полях, но совсем другое дело, когда нам приходилось собирать картошку на двух гектарах участка охраны. Это, к слову сказать, было незаконно. Ковыряться в земле должны были те, кто забирал картошку домой, семье.

Не то чтобы они не давали нам ее есть. Давали. Но то один офицер, то другой, а то и несколько сразу подходили, вставали на краю поля ноги врозь и смотрели, как мы горбатимся. Кляли мы их тогда на чем свет стоит, в этот день еще больше, чем обычно.

Вот и тогда, под вечер, они тоже стояли. Начальник охраны и вся его команда. Смотрели на нас.

Вдруг ко мне подбегает бригадир.

— К начальнику!

— Меня?

— Тебя!

— Ладно. — Подошел.

— Слышишь, Некерешди. Поймали мы твоего дружка.

— Какого дружка, гражданин начальник? — спрашиваю. Совершенно искренне спрашиваю. Не знаю, о чем он говорит.

— Дружка твоего, Нестерова.

— Так точно! — отвечаю.

— Нехорошо бегать!

— Так точно, гражданин начальник.

— Ты бежать не собираешься?

— Разрешите обратиться, гражданин начальник?

— Обращайся!

— Каждый ждет освобождения. Я, к примеру, жду, когда срок кончится, другой — бежит.

— Словили мы твоего дружка. До самой границы дошел в Бессарабии, но там попался.

— Так точно, — отвечаю.

— Свободен!

Странно было, что он назвал Нестерова моим другом. Не был он мне другом, и, собственно, я и не знал о побеге. Но даже не это было странно. Странно, зачем начальник всё это мне сказал?

Когда я вернулся к своей лопате, люди смотрели на меня удивленно и с каким-то недоверием. Этого он добивался? Для этого звал? Нет, это не причина. Если он хотел этого, мог бы пустить слух. Были у него для этого нужные люди. Должна быть другая причина. Хотел, чтобы видели, что он говорил со мной, и чтобы начались расспросы.

— Ладно, — думаю. — Ты начальник, будь по-твоему. — Подошел к костру, протянул к огню руки. Люди сразу окружили меня.

— О чем говорил с начальником? — выпалил один.

Ответил:

— Начальник сказал, что Нестерова поймали. Только я не верю.

Так и сказал. И так же сказал, когда вечером в бараке начали меня расспрашивать. Сделал, что хотел начальник, распространил новость. Но и сказал, что думал сам.

Прошел еще год. Это не так много. Годы здесь — и это удивительно — пролетают быстро. Только дни нестерпимо длинные, вы, наверно, знаете, не раз рассказывал.

Меня перевели из сельскохозяйственного лагеря на лесопилку, на деревообработку. Всегда так было. То лесопилка, то сельхозработы. Не думаю, что меня вернули на лесопилку, потому что начальнику доложили, как я выполнил его желание. Хотя если в наказание, тоже было бы понятно: на лесопилке дополнительной картошки нет. А на сельхозработах всегда что-нибудь перепадет. Если нет ничего другого, всегда можно взять немножко картошки, сваренной для свиней. Было бы логично, если бы перевели в наказание. Но всё происходило не по логике, что уж об этом говорить. Если бы меня перевели за это, то взяли бы на день, от силы на два, и всё. Вали обратно! А я оставался там почти год.

Там, на лесопилке, я встретил старого приятеля, с которым мы уже много раз были вместе, потом расставались. Он прямо позвал меня бежать, И даже сказал, как.

— Сестра Иннокентия поможет.

— Сестра?

— Она самая. Марина. Это она брата вывела, она же помогла Глебу Нестерову. А сейчас мне написала. Двоих берется вывести. Вторым будешь, если захочешь…