Читать книгу - "Лев Толстой - Павел Валерьевич Басинский"

так ясно вижу его (Толстого. – П. Б.), когда он сидит за длинным обеденным столом, жует хлеб уже беззубым ртом, рассказывает что-нибудь и смеется… Когда все бывали в сборе, за обедом бывало весело и шумно. Шутили, дразнили друг друга, играли в почту. Подростки хохотали во всё горло, до крика… Иногда тут же начинался какой-нибудь серьезный спор».

Но это был всё-таки «фасад» жизни семьи либо, продолжая архитектурные сравнения, ее «гостиная» или «столовая». А что происходило за «фасадом» и в других «комнатах»?

В начале восьмидесятых после переезда в Москву Толстой чувствует себя страшно одиноким в семье. Никто не разделяет его убеждений. Дочери Таня и Маша, которые вскоре станут его соратницами (особенно Маша), еще слишком юные, чтобы понять его. Маша – белокурый, болезненный подросток, а Таня – привлекательная девушка, которая увлечена балами и нарядами, в чем ее при таком юном возрасте трудно упрекнуть. Вот она пишет в дневнике: «Недавно папа вечером спорил с мама и тетей Таней (Кузминской. – П. Б.) и очень хорошо говорил о том, как он находит хорошим жить, как богатство мешает быть хорошим – уж мама нас гнала спать, и мы с Маней и тетей Таней уж уходили, но он поймал нас, и мы простояли и говорили почти целый час. Он говорит, что главная часть нашей жизни проходит в том, чтобы стараться быть похожей на Фифи Долгорукую (великосветскую барышню. – П. Б.), и что мы жертвуем самыми хорошими чувствами для какого-нибудь платья. Я ему сказала, что я со всем этим согласна и что я умом всё это понимаю, но что душа моя остается совсем равнодушной ко всему хорошему, а вместе с тем так и запрыгает, когда мне обещают новое платье и шляпку».

Старший сын Сергей – прилежный студент физико-математического факультета Московского университета, страстно увлеченный музыкой и в то же время отдающий неизбежную дань студенческим революционным настроениям. В это время он убежденный дарвинист, и вера отца в Бога представляется ему чем-то ретроградным, а его отношение к наукам просто обижает молодого человека.

«Ученые не различают полезного знания от ненужного, – говорит отец, – они изучают такие ненужные предметы, как половые органы амебы, потому что за это они могут жить по-барски». И это он говорит сыну, который как раз мечтает стать ученым.

Второй по старшинству сын – Илья – тоже не понимает отца, да и не пытается понять. Илья – плохой гимназист, зато страстный охотник. И гимназистки привлекают его куда больше тяжелых разговоров отца о бедственном положении русских крестьян.

«Щекинский мужик. Чахотка. Чох с кровью, пот. Уже 20 лет кровь бросает». «Егора безрукого сноха. Приходила на лошадь просить». «Пьяный мужик затесывал вязок, разрубил нос». «Мальчик Колпенской 12 лет. Старший, меньшим 9 и 6. Отец и мать умерли». «Солдат из Щекина в лихорадке». «Погорелый Иван Колчанов». «Баба из Судакова. Погорели. Выскочила, как была. Сын в огонь лезет. Мне всё одно пропадать. Лошади нет. Лошадь взяли судейские». «Щекинская больная с девочкой 3 дня шла до меня». «Подыванковской брат больной сестры. У сестры нос преет».

Это записи Толстого в дневнике начала восьмидесятых годов, который он назвал «Записки христианина». И это совершенно другой взгляд на мир, в чем-то сродни взгляду Некрасова и Достоевского. Вокруг себя он видит одни страдания.

В доме же – веселье!

«У нас обед огромный с шампанским. Тани (дочь и свояченица. – П. Б.) наряжены. Пояса 5 рублевые на всех детях. Обедают, а уже телега едет на пикник промежду мужицких телег, везущих измученный работой народ».

Это Ясная Поляна. В Москве – еще хуже. Жизнь семьи в старой столице, с поездками на балы, походами в театры, с молодежными вечеринками, шумными застольями, «треском» и весельем он в дневнике называет «оргией», а свое состояние описывает так: «Лучше умереть, чем так жить». Мысль о смерти – рефрен дневника: «Хочется умереть»; «Хорошо умереть»…

«Тоска, смерть».

И конечно, Толстого ужасно обижает то, что его идеи в собственной семье воспринимаются как старческий маразм, каприз, как временное помрачение ума.

«Лёвочка всё работает, как он выражается, – пишет Софья Андреевна сестре, – но, увы, он пишет какие-то религиозные рассуждения, чтобы показать, как Церковь несообразна с учением Евангелия. Едва ли в России найдется десяток людей, которые этим будут интересоваться. Но делать нечего, я одно желаю, чтобы уж он поскорее это кончил и чтоб прошло это, как болезнь».

«Они не люди», – восклицает Толстой в дневнике о самых близких – о супруге и собственных детях.

Это уже семейная катастрофа!

Потом многое переменится, решится само собой или в результате компромисса между Толстым и женой, и жизнь потечет в новом русле. Старшие дочери станут помощницами отца, а младшая, Саша, и просто его яростной сторонницей. Сыновья смирятся с тем, что отец не согласен с их образом жизни. Софья Андреевна поймет, что мысли ее мужа интересуют не десяток, но сотни тысяч людей во всём мире. Но в начале восьмидесятых Толстой одинок…

И в это время появляется Чертков.

Трудно гадать, что было бы, появись Чертков несколькими годами позже, когда идеи Толстого стали широко распространяться в российском обществе, а затем и во всём мире. Правильнее поставить вопрос иначе. Получили бы эти идеи такое распространение, если бы не появился Чертков?

Ясно одно – он появился вовремя.

Об истории многолетней дружбы Толстого и Черткова рассказывается в обстоятельной книге М. В. Муратова «Л. Н. Толстой и В. Г. Чертков в их переписке». Она была издана в 1934 году Толстовским музеем и с тех пор не переиздавалась в России. Муратов описывает Черткова как личность сложную, противоречивую, но всё-таки сыгравшую положительную роль в жизни Толстого.

Совершенно иной взгляд на Черткова представлен в современной книге священника и богослова Георгия Ореханова «Жестокий суд России: В. Г. Чертков в жизни Л. Н. Толстого». Здесь Чертков показан как исключительно неприятный персонаж, отрицательно повлиявший на Толстого и использовавший его.

О Владимире Григорьевиче Черткове вообще мало написано, а то, что написано, как правило, необъективно. Слишком большое значение имел этот человек в судьбе Толстого и в жизни всей его семьи, чтобы описать его личность беспристрастно. Но обозначим как минимум два пункта, очевидных для всех участников спора.

Нельзя, несправедливо не оценить его вклад в сохранение и систематизацию наследия Толстого. Главное «детище» Черткова – девяностотомное собрание сочинений, писем и дневников писателя – остается непревзойденным и по сей день. Его роль в последних тридцати годах жизни Толстого столь велика, что немыслимо представить себе позднего Толстого без Черткова, как невозможно представить его без Софьи Андреевны. И в то же время необходимо признать, что в семейной жизни Толстого Чертков сыграл мрачную роль.

Собственно, в этом и заключается главное противоречие этой фигуры. Безраздельно преданный Толстому человек