Читать книгу - "Земля ковбоев. Настоящая история Дикого Запада - Кристофер Ноултон"

В таком поведении присутствовала философская составляющая — сочетание советов отца Рузвельта и принятой в их богатом клане версии тезиса noblesse oblige{111}. Согласно этой философии, самая лучшая жизнь — это активная жизнь. Такой подход не только помогал бороться с депрессией и преодолевать уныние, но и мог привести к великим свершениям. В 1899 г. Рузвельт произнес в Чикаго речь, озаглавленную «Напряженная жизнь», в которой сказал: «Тяжело терпеть неудачу, но еще хуже никогда не пытаться добиться успеха. В этой жизни мы получаем лишь то, ради чего усердно работаем». Далее он утверждал, что существует два вида успеха. Первый присущ гениям, и в связи с этим он упоминал Авраама Линкольна, автора Геттисбергской речи; второй, как и его собственный, связан с тем, что люди просто делают то, на что другие не решаются; в его случае это борьба с политической коррупцией или отказ от политики, чтобы обратиться к рискованной карьере писателя и владельца ранчо. Последний подход он предлагал для всех. По его мнению, пассивность — преступление против человечества. Та же теория распространялась и на страну в целом: Соединенные Штаты должны выйти на мировую арену и никогда не уклоняться от конфликта. Чтобы реализовать свое великое предназначение, страна должна действовать смело и решительно, взять бразды правления в свои руки и повести мир вперед. Так родилась интервенционистская и империалистическая внешняя политика, ставшая характерной чертой администрации Теодора Рузвельта.

Когда Рузвельт не был занят работой на ранчо, он охотился.

Он хорошо запомнил свою первую встречу с гризли. В сопровождении егеря Уильяма Меррифилда Рузвельт выследил зверя в густом сосновом лесу, заваленном упавшими деревьями. Он взял с собой свою лучшую винтовку — Winchester модели 1876 г., изготовленный на заказ в соответствии с его строгими требованиями. Раму украшали изящные выгравированные изображения вапити, оленя, бизона и вилорога. Историк Роберт Уилсон назвал это оружие «впечатляющей винтовкой, одним из самых изысканных винчестеров модели 1876 г. — и, безусловно, самым примечательным с исторической точки зрения». Рузвельт позировал с этой винтовкой для фотографии на фронтисписе книги «Охотничьи путешествия жителя ранчо» — первой его книги об опыте жизни на Западе.

Взведя курок винтовки и быстро шагнув вперед, я оказался лицом к лицу с огромным медведем, до которого было меньше двадцати пяти футов — всего восемь шагов. Наше приближение пробудило его ото сна. Он поднялся в своей берлоге и медленно повернул огромную голову в нашу сторону. На таком расстоянии и в таком месте требовалось убить или обездвижить его первым же выстрелом. Несомненно, мое лицо побледнело, но ствол был неподвижен как скала, и я смотрел вдоль него, пока край мушки не оказался точно между злобными глазами медведя; нажав на спусковой крючок, я отпрыгнул в сторону от дыма, чтобы быть готовым к нападению; но в этом не было нужды, поскольку огромный зверь бился в предсмертной агонии, и, когда я принес домой его шкуру, отверстие от пули в черепе оказалось в точности между глаз, словно я воспользовался столярной линейкой. Медведь был девяти футов в длину и весил больше тысячи{112} фунтов[259].

Рузвельт всегда щедро платил своим егерям. Когда Меррифилд помог ему найти первого гризли, Рузвельт предложил ему на выбор 150 долларов наличными или золотые карманные часы. Меррифилд выбрал часы. Рузвельт купил их в Tiffany & Co., на корпусе из восьмикаратного золота{113} было выгравировано: «Если это барибал, я могу загнать его. Если это гризли, я могу загнать его»{114}. Когда Джо Феррис помог охотнику убить первого бизона, Рузвельт вручил ему стодолларовую купюру. Когда Рузвельт подстрелил своего первого вилорога, он предложил проводнику свою винтовку. Но каждый раз егерей больше всего удивляло поистине детское ликование Рузвельта. Он весело кричал, прыгал и танцевал вокруг туши, потирая руки от радости. «Я никогда в жизни не видел такого восторга»[260], — писал Джо Феррис после того, как Рузвельт убил своего первого бизона. По словам еще одного егеря, однажды «он просто танцевал от радости».

Как и многие другие охотники, Рузвельт стремился добыть хотя бы по одному из всех крупных млекопитающих американского Запада. Труднее всего было найти и подстрелить снежную козу. Теодор разыскал самого известного охотника на этих белоснежных животных и договорился, что они с Меррифилдом будут сопровождать его. Переходы по горам оказались настолько тяжелыми, что Меррифилд натер ноги и был вынужден отказаться от дальнейшего преследования. Рузвельт же держался до тех пор, пока не добыл своего козла.

Наиболее драматичной охотой в жизни Рузвельта, возможно, стало выслеживание пумы со сворой собак в январе 1901 г. в Колорадо. Загнанный на дерево хищник раз за разом прыгал с высоких веток и удирал, а собаки догоняли его. Когда собакам, наконец, удалось окружить зверя, Рузвельт, опасаясь за их безопасность, бросился на добычу сам. Своему сыну Теодору Рузвельту — младшему он писал: «Я подбежал и ударил его ниже лопатки, вонзив нож, который ты мне дал, прямо в сердце. Я всегда мечтал убить пуму именно так — с помощью собак и ножа»[261].

Современного читателя шокирует такое кровожадное убийство животных — ведь Рузвельт, будучи увлеченным натуралистом, признавался, что ценит их и любит. Но в XIX в. любовь к дикой природе и страсть к охоте шли рука об руку, а любовь к животным и их убийство ничуть не противоречили друг другу. Считалось, что разумная охота вполне совместима с сохранением природы. Она может даже служить полезной цели — регулированию численности популяций некоторых зверей. Кроме того, мужскому полу всегда было свойственно стремление к господству над природой. Демонстрация охотничьего мастерства связана с глубоко укоренившимся представлением о человеке как об охотнике-собирателе. Это также соответствовало распространенной в то время идее, что американцам необходимо укрощать дикую природу своего континента, чтобы освободить место для цивилизации. Но этим общепринятым представлениям суждено былом вскоре измениться. Фактически Рузвельт жил в то время, когда американцы (да, пожалуй, и все человечество) начинали менять свое отношение к животным.

Все началось с дарвиновской теории эволюции. По мере распространения идеи естественного отбора она низвергла человека с пьедестала, поставив его в общий ряд с другими животными. Человек больше не считался существом, созданным Богом из земного праха. Если же человек действительно произошел от обезьяны, то значит обезьяны — да и все остальные представители животного мира — гораздо сильнее походили на нас, нежели считалось