Читать книгу - "«…Ради речи родной, словесности…» О поэтике Иосифа Бродского - Андрей Михайлович Ранчин"

Ворона соотносится с неудачей благодаря использованию глагола «проворонить»:

Но что-то проворонил ты:

чтоб сытно есть и пить,

ты должен постороннему

на горло наступить.

(«Шествие», 1961 [I; 109–110])

Крики ворон воплощают злое, опасное начало в «Петербургском романе» (1961): «Гоним. Пролетами Пассажа, / свистками, криками ворон» (I; 65). Зловещими чертами наделен крик вороны также в «Прощальной оде», написанной за несколько месяцев до стихотворения «Развивая Крылова», в январе 1964 г.:

7

Только двуглавый лес – под неподвижным взглядом

осью избрав меня, ствол мне в объятья втиснув,

землю нашей любви перемежая с Адом,

кружится в пустоте, будто паук, повиснув.

8

Так что стоя в снегу, мерзлый ствол обнимая,

слыша то тут, то там разве что крик вороны,

будто вижу, как ты – словно от сна немая —

жаждешь сном отделить корни сии от кроны.

(II; 15)

С другой стороны, ворона соотнесена с «я» самого автора. Как заметил Л. В. Лосев, Бродский

иногда <…> ассоциирует ворону с самим собой по внешним признакам: картавость, «птичий» профиль (см., например, «Воронью песню»). <…> Две вороны как персонификация двух героев лирического текста, кроме этого стихотворения, возникают в очерке «В полутора комнатах» <…>[484]

В «Вороньей песне» (январь 1964), содержащей, как и «Развивая Крылова», отсылки к басне «Ворона и Лисица», эта птица символизирует мужчину (в том числе и прежде всего самого автора), а лиса – женщину, его возлюбленную как искусительницу: «Снова пришла лиса с подведенной бровью» (II; 9). При этом лексема песня отсылает к поэтическому дару автора. В басне о даре вороны петь льстиво и хитро говорила Лисица:

Спой, светик, не стыдись! Что ежели, сестрица,

При красоте такой, и петь ты мастерица…[485]

В языке классической европейской и русской поэзии пение – метафора поэтического творчества, а певец – синоним стихотворца. Бродский переводит крыловские лексемы спой и петь из сатирического контекста басни в контекст русской поэзии Золотого века, и в отличие от крыловской басни пение вороны, являющееся метафорой стихотворства, лишено у автора «Вороньей песни» иронических коннотаций.

Любовный автобиографический мотив, отсылающий к истории романа поэта с Басмановой, – разрыв с возлюбленной, ее измена – и «Ворона и Лисица» как литературный подтекст присущи и более позднему стихотворению Бродского «Послесловие к басне» (1992). Стихотворение строится как диалог между вороной и не конкретизированным, условным собеседником:

Еврейская птица ворона,

зачем тебе сыра кусок?

Чтоб каркать во время урона,

терзая продрогший лесок?

Нет! Чуждый ольхе или вербе,

чье главное свойство – длина,

сыр с месяцем схож на ущербе.

Я в профиль его влюблена.

Собеседник вороны нахваливает красоту птицы наподобие пронырливой крыловской Лисицы, однако в этих словах нет лести, фальши:

Точней, ты скорее астроном,

ворона, чем жертва лисы.

Но профиль, присущий воронам,

Пожалуй, не меньшей красы.

Лиса у Бродского разрушает некий союз между вороной и лисой. Ворона в стихотворении подобна традиционному в мировой поэзии певцу луны и любви, символизирующему поэта, – соловью. Соблазн страсти, который исходит от лисы, наносит урон поэзии и разрушает мечты вороны, которая признается:

Я просто мечтала о браке,

пока не столкнулась с лисой,

пытаясь помножить во мраке

свой профиль на сыр со слезой.

(IV; 125)[486]

Вариации автобиографического любовного мотива и мотива творчества как птичьего пения также в сочетании с аллюзией на крыловскую басню представлены в стихотворении «Дни расплетают тряпочку, сотканную Тобою…» (опубл. 1980): «То ли сыр пересох, то ли дыханье сперло. / Либо: птица в профиль ворона, а сердцем – кенар. / Но простая лиса, перегрызая горло, / не разбирает, где кровь, где тенор» (III; 204). Кенар метафорически означает поэта-певца, спертое дыхание – оскудение поэтического дара.

Ворона в поэзии Бродского может быть наделена именно свойством петь: «В каждой дубовой кроне / сотня ворон поет» («Диалог», 1962 [I; 170]). Загадочный герой «Диалога» наделен связью с небесным миром и «птичьими», в том числе вороньими, чертами. При этом принадлежность «вороньему» миру понимается как знак избранности (рифма «короной – вороной»), хотя «вороньи» черты – в этом таинственном незнакомце лишь внешнее; показательна оппозиция «ворона – птица»: «„Неужто он был вороной“. // „Птицей, птицей он был“» (I; 171).

В «Большой элегии Джону Донну» с птицами, и конкретно с воронами, соотнесен Джон Донн – один из любимых поэтов Бродского, противопоставленный серой толпе обывателей – обитателей домов-«скворешен», подражателей, имитаторов наподобие скворцов:

Подобье птиц, он спит в своем гнезде,

свой чистый путь и жажду жизни лучшей

раз навсегда доверив той звезде,

которая сейчас закрыта тучей.

Подобье птиц, душа его чиста;

а светский путь, хотя, должно быть, грешен,

естественней вороньего гнезда

над серою толпой пустых скворешен.

(I; 235)

В последних строках «Прощальной оды» образ вороны, сначала наделенный пейоративной семантикой, превращается в персонификацию поэтического «я». Речь начинает переходить в птичью глоссолалию, в том числе в вороний крик:

Карр! чивичи-ли-карр! Карр, чивичи-ли… струи

снега ли… карр, чиви… Карр, чивичи-ли… ветер…

Карр, чивичи-ли, карр… Карр, чивичи-ли… фьюи…

Карр, чивичи-ли, карр. Каррр… Чечевицу видел?

Карр, чивичи-ли, карр… Карр, чивичири, чири…

Спать пора, спать пора… Карр, чивичи-ри, фьере!

Карр, чивичи-ри, каррр… фьюри, фьюри, фьюири.

Карр, чивичи-ри, карр! Карр, чивиче… чивере.

(II; 19)

«Вороньи» черты героев Бродского – свидетельство их маргинальности, отчужденности, отверженности; они – внешняя сторона их двойственного «я» (оппозиция: внешне, «в профиль» ворона ←→ внутренне, «сердцем» кенар).

Вообще образы птиц у Бродского соотнесены с образом поэта как птицы, характерным для европейской поэзии начиная по крайней мере с Горация (ода «К Меценату», кн. II, ода 20), а в русской – с Державина – автора подражания Горациевой оде (стихотворение «Лебедь»). У Бродского наиболее известный пример произведения, в котором птица символизирует «я» поэта,– «Осенний крик ястреба» (1975), поэтический текст, варьирующий, в частности, мотив одного из стихотворений Ж.-М. Эредиа, где есть аналогичный символ[487].

Амбивалентную семантику образы ворон приобретают в