Читать книгу - "Перо в её руке. Женские письма – женские судьбы в XVIII веке - Сесиль Берли"

небеса. Я возношу свои чувства к Богу и молю его сделать меня достойной вас. Счастье придет и будет прочным или непрочным или же никогда не придет; все окончится вместе со смертью, и вы так верите, так твердо верите в жизнь иную, что мое сердце не может в этом усомниться.

Мне никогда не кончить этого письма – меня переполняет такая сильная любовь, что я могла бы писать всю жизнь. Примите, матушка, любезная матушка моя, уверения в моем глубоком уважении и моей безграничной нежности.

Писано утром четверга, еще у вас дома.

Революция вызывает у Жермены де Сталь огромный энтузиазм. Она посвящает политическим событиям свое время, энергию и произведения. Летом 1789 года она мыслит и действует как убежденная монархистка, приветствующая первые достижения Революции: отмену привилегий, свободу мнений, печати и, вскоре, Декларацию прав человека и гражданина. Эту Революцию она прежде всего ставит в заслугу одному великому представителю французской нации, который, впрочем, является главным человеком всей ее жизни, – своему отцу Жаку Неккеру, министру финансов. Людовик XVI высылает его из страны 11 июля.

Жермена де Сталь пишет нижеследующее откровенное письмо королю Швеции Густаву III, франкофильство которого равняется только его деспотизму. К тому времени министр Неккер уже более месяца как призван Людовиком XVI обратно – он пользуется такой популярностью в обществе, что одно его присутствие способно успокоить депутатов и вооруженных граждан и восстановить общественный порядок.

Париж или Версаль, 16 августа 1789 года

Ваше Величество,

соблаговолите ли вы принять знаки почтения от той, кого столь долго потрясало великое множество трагических, славных, невероятных событий? Мне кажется, за этот год, месяц, две недели прошло не менее тысячи лет, и если бы не Густав, вновь утвердивший свою славу, то я бы решила, что живу в каком-то другом мире. Я подробно поведаю Вашему Величеству обо всех событиях, но все еще опасаюсь того, какое суждение вы о них составите. Я бы признала его справедливость и склонилась перед ним, если бы Ваше Величество могли лично наблюдать то, что здесь произошло. Но кто сможет издалека разглядеть те малые причины, которые привели к последствиям такого размаха? У кого не возникнет искушения объяснить столь ужасающие события причинами существенными?

Но я, которая следила за всем с близкого расстояния, я, которая видела, как самый дорогой мне человек управляет кормилом во время бури, я твердо убеждена: виной всему придворная интрига, имевшая целью поддержать непомерные притязания аристократии, почитавшей, что Версаль и есть Франция, а силу народа можно сокрушить, свергнув самого верного его защитника в лице господина Неккера, и за этой самой интригой стоял граф д’Артуа [младший брат короля]. Королю внушили, что он не сможет сохранить свою власть без поддержки дворян. Недавний пример Швеции, где Ваше Величество не имели иных препятствий, кроме изначального политического устройства вашего королевства, оказался напрасным, как и здравый смысл, подсказывавший, что власть короля должна основываться на его популярности. Напрасно отец мой твердил в Совете, что за 600 представителями коммун стоят тысячи людей, готовых взять в руки оружие. К тому, что требовало благоразумия, относились с высокомерием, и отъезд моего отца, стягивание войск, назначение ненавистного кабинета министров стали страшным сигналом для всего королевства. Я не верю в заговор, о котором нам постоянно толкуют, в намерение обстреливать Париж и бросить в тюрьму всех депутатов, во все эти замыслы, столь же абсурдные, сколь и жестокие, но верю в то, что интриганы лелеяли надежду разогнать Генеральные штаты, вернуть королю все его полномочия и воображали, что мой отец, постоянно повторявший, что король сейчас не имеет власти, скрывал от него его истинную силу.

Как только об изгнании отца стало известно, все королевство вооружилось. Вот почему я считаю, что иностранцы, а может быть даже французы, движимые недостойными замыслами, воспользовались этими волнениями и разжигали их, не давая им улечься; однако без ошибок, допущенных правительством, и отставки моего отца люди эти никогда бы не добились успеха. Можно взбунтовать часть общества ложью и деньгами, но никогда целое королевство не поднимется без причин подлинных, которые всех задевают за живое. За две недели ситуация полностью изменилась. Отец, который спешно покинул Францию, бежав от славы, как бегут от позора, и вернулся в эту страну не из честолюбия, а из желания посвятить себя ей и благу общественному, обнаружил, что управление государством, разрушенное или приведенное в расстройство, подчиняется силе, что общество отброшено к своему первобытному состоянию, что древняя нация, вместо того чтобы вернуться к поре своей молодости, впала в детство, что народ, проникнутый разложением, желает перенять у Америки ее установления, что свобода была обретена до того, как образовалось общественное сознание, наконец, такую непоследовательность в идеях и такое несходство характеров и обстоятельств, что от этого бросает в дрожь.

Потребуется много времени, чтобы исправить беды, которые принес один-единственный день. Надобно, чтобы все усилия отца вели к укреплению авторитета короля. Если исполнительная власть не будет принадлежать ему целиком, если ему не будут подчиняться войска, Франция пропала. Когда некое политическое устройство существует столь долгое время, оно начинает казаться единственно возможным. Это напоминает правила арифметики, доказательство которых находят от противного. Отец никогда не желал подорвать основания этого устройства; он, несомненно, желал серьезных усовершенствований, которые сделались столь же необходимыми, сколь полезными были бы и сами по себе. Но, отказавшись от них, когда времени на промедление уже не было, король и знать привели государство в полное расстройство. Отец постоянно умолял короля пойти на уступки, которых все равно не удалось бы избежать. В противоречивости проводимой политики нам следует искать причину раздражения народа и опрометчивости монарха и вельмож, которые не вняли ни единому доводу разума, но всем поступились перед лицом насилия. Если бы такое положение дел продлилось чуть дольше, Франция была бы разрушена, и зрелище это внушало бы страх. Но я все еще надеюсь, очень надеюсь, что отец мой спасет ее. Каждый день он будет совершать добрые поступки и предотвращать дурные, и ничто не помешает времени, которое успокаивает страсти, сделать свою работу. Если этим надеждам не суждено оправдаться, нам придется навсегда покинуть Францию. Даже Константинополь оказался бы убежищем более мирным, чем страна, в которой царит ничем не ограниченная свобода, то есть деспотизм всех и каждого. […]

Мне остается доложить Вашему Величеству о том, каково было мое личное поведение. Я добилась, я потребовала от господина де Сталя отлучиться на 10 дней, чтобы сопровождать