Читать книгу - "Эстетика эпохи «надлома империй». Самоидентификация versus манипулирование сознанием - Виктор Петрович Крутоус"

сказать безусловно, чтоб целью его было одно воплощение изящества. Содержание каждой греческой трагедии есть нравственный вопрос, эстетически решаемый»[218]. Знаменателен выход великого критика на проблему трагедии, трагического. Трагическое – традиционно эстетическая категория, которая предполагает, включает в себя противоречивое единство этического и эстетического начал. Отвергнув последнее и оставшись с одним этическим критерием в руках, Овсянико-Куликовский, по сути, закрыл себе выход к проблеме трагического. С чисто моральной (или морально-правовой) точки зрения все трагические персонажи реальной истории и искусства – «преступники», и только.

Как видим, и в вопросе о соотношении эстетического и этического, искусства и нравственности мысль Овсянико-Куликовского развивалась путями, в чём-то параллельными мыслям Платона. И так же, как в случае с Платоном, постановка этой сложнейшей и жизненно важной проблемы заслуживает бесспорного одобрения, тогда как предлагаемые решения выглядят явно упрощёнными, не адекватными подлинной глубине и «каверзности» выявленной дилеммы.

* * *

К общей оценке культурологической концепции Овсянико-Куликовского можно подойти по-разному, с разных сторон. Можно увидеть в ней прежде всего своеобразную реализацию позитивистской методологии – со всеми её частными достоинствами и органическими недостатками. А те же факты, но выстроенные несколько по-иному, станут свидетельством того, как учёный стремился преодолеть методологическую узость позитивизма, и как это ему порой удавалось. Возможны и другие подходы и оценки.

На мой взгляд, концепция эта особенно интересна и ценна как одна из исторических форм осознания оппозиции «культура/ контркультура»[219]. С тем немаловажным дополнением, что выявленная дуальность спроецирована на всю историю культурного развития человечества, а также его современное состояние. За достаточно наивным, на первый взгляд, разграничением «здоровых» и «болезненных» состояний, «нормы» и «патологии» в развитии человечества и человечности, просматривается принципиальное признание полярностей, полярных тенденций в культуре. Причём, более фундаментальное значение автором придано – в ретроспективном плане, как о том говорилось выше, – «анормальному» началу. (Для русской философско-эстетической и культурологической мысли XIX–XX веков это, скажем прямо, далеко не ординарное явление). И только новейшее время да желаемое будущее мыслятся автором «Воспоминаний» как постепенное восторжествование «нормы» человечности.

То, что мысль о существовании внутренней нерасторжимой связи между нормой и патологией, культурой и контркультурой была высказана в столь открытой, определённой и недвусмысленной форме, имело огромное значение. Акцентирование Овсянико-Куликовским этой связи в чём-то соответствовало наметившимся тенденциям его эпохи (Ф. Ницше, Ч. Ломброзо, 3. Фрейд, М. Нордау и др.); в чём-то опережало научное мышление того времени, особенно гуманитарное. И даже сейчас, когда теме «полярность в культуре» посвящаются целые книги[220], оно всё еще не выглядит тривиальностью, – по крайней мере в России.

Наиболее последовательно (и успешно, научно-корректно) указанная идея была применена Овсянико-Куликовским к материалу психологии и психиатрии, социологии и социальной психологии. «…Я уразумел, что именно тут, в этой клинике (клинике нервных и душевных болезней. – В. К.), спрятаны ключи к психологии «нормального» человека, – писал он, – и что также социолог найдет здесь много важного и поучительного. (…) Изучать социальную эволюцию и историю культуры, имея в виду только процессы экономического, правового, интеллектуального и морального развития и не обращая внимание на физические и душевные недуги человечества – значит слишком упрощать и суживать сложную и широкую задачу социолога, а может быть, даже искажать её…»[221].

В области этики та же идея была реализована учёным лишь частично – менее последовательно и, так сказать, очагово. (В одобрительном смысле заслуживает быть упомянутым, в частности, разбор лермонтовского Печорина из «Истории русской интеллигенции»).

В эстетической сфере данная закономерность – поляризация – тоже действует, но выявить и теоретически объяснить её Овсянико-Куликовскому не удалось. Виной тому были ограниченность позитивистской методологии, непреодолённая власть рационализма, абстрактное морализаторство. Для представителя психологической школы – не парадокс ли? – легче оказалось отказаться от эстетического измерения вообще, чем, занявшись «подпольем», «человеческим, слишком человеческим», вскрывать суть этико-эстетических, трагических и вообще экзистенциальных парадоксов.

Но точно так же, как неотделимы и взаимозависимы норма и анормальное (патология), так же нераздельны истина и заблуждение. У больших, серьёзных учёных, к числу которых принадлежит Д. Н. Овсянико-Куликовский, «моментов истины», научных прозрений во много раз больше, чем односторонностей, несогласованностей и просто ошибок (до конца не искоренимых никогда и по-своему неизбежных). А ещё говорят, что у больших учёных даже их ошибки – не простые «ляпы», «недосмотры»; они смыслообусловлены и потому тоже поучительны.

Отнесёмся же и мы, изучая оригинальную культурологическую концепцию Овсянико-Куликовского, с должным уважением и к бесспорным достижениям его научной мысли, и к заблуждениям учёного, тоже способным многое поведать нам, от многого предостеречь, многому научить.

2000

«Диалог через столетие. Книга о книге» (Избранные очерки)

Ростислав Сементковский – теоретик капиталистического реализма

Книга «XIX век» вышла в качестве приложения к журналу «Нива». Неудивительно, что роль редактора журнала в ее создании была особая, в некотором роде – заглавная. Р. И. Сементковский, единственный из всех своих коллег, выступил автором сразу двух очерков, посвященных анализу основных тенденций развития России в последнее двадцатилетие XIX века. Первый из них освещал указанную тему в общем виде, второй прослеживал преломление характерных для России того времени социально-духовных процессов в произведениях русской литературы.

Что нам известно о жизни, взглядах и творческой деятельности Ростислава Сементковского? В XXIX томе Энциклопедического словаря Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона, вышедшем в 1900 году, ему посвящена небольшая, но достаточно информативная статья-заметка[222]. Кратко подытожим изложенные в ней данные.

Сементковский Ростислав Иванович – писатель. Родился в 1846 г. в дворянской семье. Учился на юридическом факультете С.-Петербургского университета, там же некоторое время вел преподавательскую работу в области правоведения. С 1873 г. посвятил себя публицистической деятельности, печатался во многих журналах и газетах. В том числе в «Вопросах философии и психологии», «Историческом вестнике», «Ниве» (где вел ежемесячную рубрику «Что нового в литературе?»). С 1897 г. – редактор «Нивы».

Сементковский был литератором разносторонним, он публиковал статьи по вопросам государственного права, политической экономии, внешней политики, по философии, эстетике, истории литературы и др. – В серии «Биографическая библиотека Павленкова» им написаны биографии Дидро, Бисмарка, Кантемира, Каткова и др. Сементковский – автор вступительных статей к целому ряду переводных книг, принадлежащих перу известных западноевропейских философов, социологов, историков, психологов. Он интересовался также положением «инородцев» в России – поляков, евреев. В области внешней политики был одним из активных приверженцев и пропагандистов франко-русского союза.

Общая характеристика социально-политических воззрений плодовитого русского литератора рубежа XIX–XX веков, данная Словарем Брокгауза-Ефрона, такова: «Сторонник умеренно-прогрессивных начал, Сементковский – враг партийный крайностей и одинаково резко выступает как против Каткова, так и против сторонников идей 60-х годов. В противовес широким программам