Читать книгу - "Литературная черта оседлости. От Гоголя до Бабеля - Амелия М. Глейзер"

неволею, к единству и перешло в согласие», включая «старушек, на ветхих лицах которых веяло равнодушие могилы» [Гоголь 1937–1952,1:135]. У Переца рынок тоже превратился в волшебный проницаемый пейзаж, в котором взаимодействуют самые разные люди и где феноменальное пространство повседневного быта встречается с ноуменальным «миром вне опыта». Танцующие на площади фантомы представляют собой описанную Элиасом Канетти «двойную массу», где противники соревнуются или угрожают друг другу:

Во всем, что происходит вокруг умирающего и мертвого, важную роль играет представление о том, что по ту сторону действует мощное полчище духов, к которому в конце концов примкнет умерший. Живущие неохотно отдают им своего человека. Это их ослабляет, а если к тому же речь идет о мужчине во цвете лет, потеря воспринимается особенно болезненно. Пока могут, они обороняются, зная при этом, что особой пользы сопротивление не принесет. Масса по ту сторону многочисленнее и сильнее и перетянет его к себе во что бы то ни стало [Канетти 1997: 77].

По ходу танца, когда различия между живыми и мертвыми размываются еще сильнее, бадхен начинает испытывать все больший гнев оттого, что его подданные не могут сломать преграду между и смертью, чтобы сражаться: «Он должен засыпать ваши могилы (zol er ay ere keyvrimfarshitn) и дать вам новые души (naye neshomes aykhgebn)» [Peretz 1971: 308]. Негодование бадхена передает отчаяние самого Переца: погромы и обернувшиеся крахом надежды, связанные с революцией, продемонстрировали бесполезность всех прежних идеологий. Из последних сил бадхен укоряет героев в том, что их мессианские идеи оказались ложными:

Эй, что же стало со всеми вами,

Просвещателями и Понимателями,

Мессианскими Стучателями в двери (moshiyakhs toyern-klaper),

Ломителями головой об стену (shleger kop-on-vant),

Футуристичными ловцами мух (tsukunfts-flign-khaper)

[Peretz 1971: 310].

Каждое из упоминаемых бадхеном прозвищ отсылает к тому или иному мессианскому течению. Одним махом он высмеивает маскилов, сионистов, ассимиляционистов и большевиков. Бадхен, как и сам Перец со своей верой в еврейскую диаспору, бессилен против надвигающейся зари революции. Для бадхена рынок является не столько буржуазным символом, которому необходимо противостоять, сколько раблезианской карнавальной площадью, где можно разрушить устоявшийся порядок вещей. Однако, хотя в ночном коммерческом пейзаже все традиции оказываются нарушенными, к утру порядок снова оказывается восстановленным и всем надеждам на прогресс приходит конец.

Шепоты из кучи

Рыночная площадь является точкой великого перелома и для Маркиша. Однако у него этот перелом оказывается насильственным и необратимым. Первые намеки на связь между коммерцией и смертью появляются в его стихах еще в 1917 году: «Что вы покупаете – трупы, лохмотья?.. Купи мою голову за грошик» [Shmeruk 1964: 382]. «Куча» начинается с посвящения жертвам погрома, случившегося в 1920 году:

Вам, жертвы Украины,

где земля полна вами,

а также вам, закопанным в «кучу»

в Городище-на-Днепре,

Кадиш!

Nokh aykh, harugim fun Ukraine,

vu ful mit aykh di erd iz,

un oykh nokh aykh, geshakhtene in «kupe»,

in Horodishtsh der shtot baym Dnieper,

kadesh!

[Markish 1922: epigraph].

Центральное место в поэме Маркиша занимает груда тел – жертв недавнего погрома – на центральной площади штетла. «Куча» датирована 11 тишрея 5681 года (23 сентября 1920 года) – это следующий день после Йом-Кипура. Эта куча в ходе состоящего из 24 частей повествования будет как объявлена «новой молельней» (отсылка к еврейской литургической традиции), так и распята на кресте, являющемся для евреев символом одновременно и мученичества, и погрома. После большевистской революции и Гражданской войны на Украине образ местечка и его центральной площади наполнился новым смыслом, и в произведениях того времени отчетливо прослеживается идея о том, что самым ходовым товаром теперь стало насилие. В «Куче» раскиданные по всей площади товары метонимически изображают весь разрушенный еврейский мир. Итальянские футуристы и в какой-то степени их русские и восточноевропейские собратья с восторгом приветствовали провозглашенную Ницше «гибель богов», но Маркиш описывает здесь гибель прихожан. Хотя, являясь революционным поэтом, Маркиш был поборником воинствующего атеизма, как еврей он оплакивает это местечко и выражает скорбь со всей силой своего поэтического дарования.

Куча тел находится в самом центре городской площади, где звучат обычные фразы и восклицания базарного дня, вот только самих торговцев больше нет. Для изображения этого пейзажа Маркишу не нужно было ехать в само Городище, где произошел описанный им погром. Достаточно было представить обычный пейзаж штетла: базарная площадь в центре местечка, на которой продают текстильные и скобяные товары и местные сельскохозяйственные продукты. Даже сейчас, сто лет спустя, в Украине есть 24 населенных пункта, носящих название Городище. Слово «городище» может относиться к любому местечку без конкретной географической привязки, поэтому можно предположить, что Маркиш имел в виду не какой-то отдельный погром, а всю их совокупность. Известен краткий отчет о погроме в местечке Городище Черкасской области, сделанный на заседании Еврейской секции ВКП(б) (Евсекции) в октябре 1919 года: возможно, Маркиш писал именно о нем[277]. Эпиграф поэмы, в котором содержится посвящение жертвам погрома, тоже свидетельствует в пользу предположения, что на написание «Кучи» Маркиша подвигло какое-то конкретное событие.

Свою длинную поэму Маркиш начинает с обращения к «небесному жиру» («kheylev himlsher»): «Не лижи, небесный жир, мои всклокоченные бороды» («lek nit, kheylev himshler, таупе farparte herd») [Markish 1922: sec. 1]. Повествование ведется от имени самой кучи, которая иногда звучит как хор голосов, иногда же из нее доносятся слова молитвы или обычные для базара фразы. Подобно зданиям и статуям, беседующим друг с другом в «Ночи» И.-Л. Переца, пейзаж, предметы и мертвые тела в «Куче» тоже вовлечены в общий диалог. Образ «небесного жира» (то есть свечи) может относиться к звездам, – и действительно, «небесный жир» («kheylev himlsher») Маркиша является отсылкой к его же «небесным звездам» («shtern himlshe»), которые «гасят себя» («leshn zikh oys») в цикле «Без цели» («Pust-un-pas»). После погрома на площадь опускается ночь. Звезды, как и свечи, ничем не могут помочь телам на земле[278].

Маркиш описывает груду трупов во всех ее страшных деталях. Растерзанные тела сливаются в единую массу:

Из моих ртов хлюпают коричневые реки дегтя,

О, коричневая лепешка из крови и расставания, нет!

Не трогай рвоту на черной ляжке земли.

Fun mayne mayler khlupen broyne ritshkes dzhiegekhts,

O, broyne roshtshine