Читать книгу - "Гафт и Остроумова. История любви - Михаил Александрович Захарчук"

она подчеркнуто олицетворяла собой прежде всего непреходящую женскую красоту, к чему я никогда с безразличием не относился. Но даже сам тип этой красоты был не совсем в моем вкусе.

Догадываться о своем заблуждении я начал уже на самом творческом вечере Остроумовой, куда народу прибыло – яблоку негде было упасть. О ней тепло, сердечно и очень проникновенно, значимо говорили все вышеперечисленные актеры и режиссеры. Однако меня в буквальном смысле ошеломило то, что сама актриса не произнесла за весь трехчасовой вечер ни слова. Как мне показалось, через свою… застенчивость. Столь нестандартное поведение в артистическом мире, откровенно говоря, было более чем необычное. Уже одно это вызывало повышенный профессиональный интерес, и я начал актрису по-журналистски прицельно и активно «окучивать».

Поначалу Ольга Михайловна вообще отказывалась со мной встречаться. Мотивировала это тем, что никаких серьезных работ в последнее время у нее не наблюдается, а о прошлых ролях уже все говорено-переговорено – «чего воду в ступе зря толочь». Ее не прельщали ни моя внушительная галерея деятелей искусства, творческие портреты, которых к тому времени я уже написал, ни возможность выступить в главной военной газете страны «Красной звезде». И лишь спустя года полтора или два после ее памятного творческого вечера в Доме актера ВТО имени А. А. Яблочкиной мои осадные действия возымели успех – мы все-таки встретились. И, признаюсь, я душевно порадовался тогда собственной настойчивости, поскольку впервые пообщался с очень умной, а пожалуй, что и мудрой женщиной, актрисой, особенно с учетом того обстоятельства, что оба мы были молоды, как говорится, в «капитанском возрасте» (разница в рождении между нами – пара месяцев). Из ответов актрисы, но еще больше из ситуационно-поведенческой ее ауры чувствовалась мощь личности, которую обычно скуповатая и расчетливая природа на сей раз упаковала еще и в такую замечательную оболочку (да простится мне сия вербальная неуклюжесть!). Но, в самом деле, нельзя было не подивиться тому, что столь эффектная, простите, даже сексапильная женщина вдобавок еще и такая простая, рассудительная, без малейшего намека на дамское кокетство. Обычно же умным актрисам Бог дарует лики Фаины Раневской или Цецилии Мансуровой. А тут – красавица из красавиц, и так умна. Мы общались почти три часа. Вот лишь некоторые ответы на мои вопросы, из которых читатель, не сомневаюсь, поймет: автор как минимум не фантазирует и не приукрашивает достоинства своей героини.

«Нет, я себя и в детстве красивой не считала (у нас в школе первой красавицей слыла Наташа Гордиевская). Да и сейчас не обольщаюсь насчет своих каких-то особых внешних данных, хотя не вы первый мне о них говорите. Но ко всему этому у меня совершенно нормальное отношение, дай бог, чтобы оно сохранилось и с годами. Скажу без ложной скромности, у меня вообще очень сильная натура, личностная закваска сильная. Это даже не характер, который человек может ведь при желании и изменить, в смысле улучшить. А во мне работают гены. И работают на мой собственный закон самосохранения в профессии, в обществе, в быту. Они – от Бога и от папы с мамой, от бабушек с дедушками.

Дедушка по отцу был священником, и потому в нашей огромной семье никогда не культивировалось насилие. Толпа внуков друг за дружкой вступали в пионеры и временами посмеивались примерно так: «Дедушка, а вчера гром гремел – это что, Илья-пророк опять по небу на колеснице проехал?» Добрейший и мудрейший дедушка, даже не пытаясь обращать нас в веру, объяснял все с позиций физики, но тут же и легенду про Илью-пророка рассказывал.

Наша большая семья сначала жила в Бугуруслане (где я и родилась), а затем мы переехали в Куйбышев. Артистов в роду не наблюдалось, но элементами творческого начала природа наделила всех. Старшая, Рая, инженер водного транспорта, умеет лихо плясать. Дать бы ей артистическое образование, возможно бы, и меня переплюнула. Средняя, Люся, с детства сочиняла стихи, даже в Союз журналистов вступила. Эта «гуманитарность» у нас от папы, Михаила Алексеевича, учителя… физики. Помню, он усаживал нас с меньшим братиком Герой рядом с собой на диван и читал «Остров сокровищ» Стивенсона. А потом взял и сам смастерил настоящую лодку, куда уместились он с мамой и мы с Геркой. И плавали мы по речке Кинели, по Самаре и по Волге. Он никогда ни в чем не понукал нас. В жизни не сказал бы: «Посмотрите, дети, какой закат красивый!» А просто стоял и сам долго на него смотрел, и мы это поневоле замечали. Как же мне всегда было важно услышать от него любое одобрительное слово!

Однажды он мне уже в Москву письмо написал, где говорилось, что я всегда восторженно отзываюсь только о нем, а это кругом несправедливо. «Потому что без мамы у нас ничего бы не было – ни нашей прекрасной библиотеки, ни нашей лодки, ни наших регулярных путешествий. Нам всегда было трудно, дочка, жить вшестером только на одну учительскую зарплату, но мама наша, Наталья Ивановна, умудрялась так выкручиваться, что никто из вас не ощущал в семье недостатка. Это – уникальное умение. Мне, к примеру, оно не под силу. Помнишь, как мы с тобой радостно покупали пианино? А ведь маме пришлось ради этого продать свою мало ношенную котиковую шубу…»

Так что с родителями мне откровенно повезло. После школы я сумела их убедить, что вот возьму и поеду в Москву. Там мне дадут общежитие, и я поступлю в ГИТИС – не могу не поступить, ведь я же не зря занималась в Народном театре клуба железнодорожников. Вот такая жила святая уверенность во мне. И родители отнеслись к ней с полным пониманием. Возможно, подспудно в меня верили, не знаю.

При собеседовании мне посоветовали даже не соваться на первый тур. У вас, говорили, голос травести, а фактура героини (я читала что-то из Рождественского). Нелепое у вас, совсем не театральное сочетание данных. Вышла я с собеседования и разрыдалась под лестничной клеткой. Ко мне подошел парень, наверное, старшекурсник, и говорит: «Ты попусту не убивайся, милая, а лучше срочно смени репертуар. Тебе действительно надо читать что-то плавное, а не патетическое. И смело иди на первый тур. Ты что, полагаешь, тебя запомнили? Не обольщайся, дурочка!»

Вот не знаю, помнит ли меня тот человек, стал ли он сам артистом, но я случайного своего волшебника-спасителя никогда не забуду, поскольку в точности выполнила его установку, и это принесло успех. На первом туре читала пушкинское «Мороз и солнце, день чудесный…». Из прозы вспомнила «Лист» Михаила Пришвина, который