Читать книгу - "Развод в 50. Двойная жизнь мужа - Анастасия Дмитриевна Петрова"

Три года назад

Я ослабляю галстук, откидываю голову назад и устраиваю свою шею на подголовнике кожаного кресла. Приятное солнце, такое долгожданное для Питера, бьёт в окно, заставляя мою щёку гореть.

Я ощущаю себя жутко уставшим и неспособным мыслить. В моём возрасте уже всё чаще возвращаешься к мыслям о прошлом, о том, сделал ли ты всё правильно, прожил ли жизнь так, как хотел. Есть ли тебе за что стыдиться, успел ли ты попросить прощения у тех, кто его так долго ждал.

В двадцать мы все амбициозны, готовые рваться до высот, несмотря ни на что. А сейчас я оборачиваюсь назад, смотрю с тоской в глаза всему пройденному пути — и мне есть за что стыдиться. Есть за что себя не уважать. Увы.

Часто вспоминаются строки из песни Градского, которые сейчас понимаешь совсем иначе.

Как молоды мы были, как искренно любили, как верили в себя…

Святым оставаться не получается, даже если ты пытаешься идти в конечном итоге к свету.

Я хочу отдыха. И нет, дело не в том, что физически моё тело истощено. Дело в том, что эмоциональная усталость настолько велика, что даже самые ясные мысли больше не приходят в голову. Ты пытаешься вырыть им этот путь, проложить дорогу, но в очередной раз утопаешь в боли, разочаровании и сочувствии к самому себе.

Я уверен, что рано или поздно с этим сталкивается каждый, кто живёт на нашей планете.

Мне грустно, что уже больше десяти лет я живу вдали от своей семьи. Хоть они и приняли мой выбор, остались со мной, я всё равно ощущаю вину. Что в погоне за своими амбициями, в погоне за деньгами, я в какой-то момент перестал ощущать вкус жизни. Всё приелось.

Еда ресторанная, поездки заграничные, встречи с влиятельными людьми вызывают лишь отвращение и тоску. И самым вкусным кажется та самая жареная картошка со шкварками, которую я ел в общаге на последние деньги.

Жаль, что я мало принимал участие в воспитании сына, а дочери уж и подавно не хватило отцовского плеча и ласки. И пускай я для неё самый любимый папочка, я всё равно чувствую себя полным дерьмом — за то, что она так безусловно любит, хотя я не заслужил.

Я пропустил много утренников в саду, я не был на вручении аттестата в школе, я не видел, как она ночью сбегала к подружкам на ночёвку. Я всё просрал.

Прикрываю глаза, продолжая себя топить в своей боли. Сегодня именно такой день, когда я готов поставить точку в работе, уйти досрочно на пенсию, просто уволившись. Закрыть эту главу навсегда.

Работа не позволила мне даже оказаться на похоронах собственной матери, которая тяжело болела. Марта ходила к ней в больницу, Марта делала примочки от пролежней, переворачивала её на бок и меняла, блядь, подгузники.

А я, родной сын, в это время наступал себе на горло, подписывая очередную левую бумажку, обеспечивая своей семье финансовую безопасность. Хотя от этой деятельности ничего хорошего делать не приходится.

— Гордей Михайлович, к вам посетитель. Говорит, что по личному вопросу.

Стук в дверь выбивает меня из моих мыслей. Приоткрываю глаза, смотрю на своего секретаря. Она отчего-то извиняюще на меня смотрит. Наверное, у меня на лице написано, как чертовски я устал.

— Кто там? Имя назвали?

— Там женщина, она попросила, чтобы вы её приняли. Сказала, что очень важный разговор.

Понятия не имею, кто это может быть. Марту знают. Евка бы точно позвонила, да и женщиной её назвать язык не поворачивается. Девчонка ещё.

— Ладно, пригласи. И кофе мне сделай, пожалуйста. Желательно покрепче.

— Конечно.

Она прикрывает за собой дверь, а я собираюсь с духом, встречая гостью. Сначала не понимаю, кто это, хотя взгляд женщины скользит по мне, словно я должен тут же встрепенуться, увидев её. Но у меня полный штиль.

Выглядит женщина плохо... Вернее, наверное, нельзя так говорить. Женщина выглядит очень тускло, словно жизнь её непроста и приносит тяготы. Может, пришла квоту какую-то просить? Так я этим вообще никогда не занимался — ей не ко мне.

— Здравствуй, Гордей.

Она делает шаг вперёд, всё ещё неуверенно. Я жмурюсь, не понимаю, почему на «ты», но всё же приветствую её.

— Я, видимо, должен вас знать, — киваю. — Но, если честно, меня сейчас окружает так много людей, что я попросту забыл. Приношу свои извинения. По какому вы вопросу?

— Прошло много лет. Конечно, ты забыл… — она вздыхает с какой-то болью. И почему-то я начинаю копаться где-то глубоко в себе, пытаясь найти ответ. — Я и не надеялась, что ты помнишь. Хотя… мечтала, что ты хотя бы вспоминаешь иногда.

Последняя её фраза, жест рукой... И меня словно окатывает ледяной водой. Это тот самый скелет в шкафу, о котором я не то что боялся вспоминать — я молился, чтобы он пылился там до конца моих дней, покрываясь многолетней паутиной.

Но ведь закон бумеранга существует. Не правда ли? За все грехи придётся платить рано или поздно.

Горло сдавливает, словно удавка. Я немею, потому что не хочу верить, что это она. Я просил исчезнуть, и она отлично справлялась с этой задачей столько лет.

Почему сейчас? И главное — зачем?

По спине проходит озноб, меня лихорадит.

— Ольга? — выходит очень хрипло и как-то неуверенно.

— Узнал всё-таки. Позволишь, я присяду?

Она отодвигает стул и опускается на него. А я, словно парализованный, продолжаю хоронить себя заживо.

Она откроет рот — и моей жизни придёт конец. Я струсил много лет назад, я спрятал эту тайну, а теперь она на поверхности.

— Ты изменилась.

— Жизнь оказалась не так проста, Гордей, — она усмехается. — Знаешь, а ты всё такой же красивый. И тебе возраст к лицу.

Я молчу. Что я, блядь, должен на это ответить? Я хочу, чтобы она исчезла… Вновь. Как кошмар.

Потому что она — напоминание того, как чертовски отвратительно я поступил и не нашёл смелости признаться Марте.

И сейчас не найду. Потому что заранее знаю ответ. Она не простит. Ну не сможет просто.

А мне до смерти страшно терять семью. До боли и ломоты в костях.

— Я, наверное, не буду ходить вокруг да около...

Она начинает, а у меня сердце леденеет. Благо секретарь, что приносит напитки и заставляет Ольгу замолчать, даёт мне передышку. Минутную. Но такую нужную.

Дверь