Читать книгу - "Стратегия Московской Руси. Как политическая культура XIII–XV веков повлияла на будущее России - Тимофей Вячеславович Бордачев"

формировала социальную мысль и давала критерий оценки собственной истории»[299]. Никакие другие исторические аналогии просто не были бы восприняты читателями, на протяжении уже около 200 лет до этого воспитывавшимися на строго определенных образах и символах, воспринимаемых из библейской истории древнего Израиля.

При этом очевидные успехи похода Батыя против Русской земли никоим образом не связаны в нашей книжной традиции с расположением Бога по отношению к самим агрессорам. Более того, монголы последовательно наделяются исключительно отрицательными чертами и характеризуются бранными эпитетами, как это всегда было принято для описания отношений избранного народа с его противниками – хоть в Древнем Израиле, хоть в Новом – Русской земле[300]. Признание собственных ошибок не означает согласия с тем, что противник прав или имеет основания для своих действий: никакого пораженчества, примирения с врагом и признания справедливости его власти в русской религиозно-политической философии мы не находим. Сила и справедливость в русской внешнеполитической культуре, в отличие от западной, не являются тождественными. И, обращаясь к народному песенному творчеству второй половины XVII в., крымский «царь» не перестает быть «собакой» от того, что мы признаем его военное могущество[301].

В этой связи интересным является вопрос о взаимодействии между двумя явлениями русской литературы. Во-первых, отождествлением Руси и Израиля на основе ветхозаветных аналогий и параллелей, что приобрело к моменту монгольского нашествия законченную форму. Во-вторых, устоявшимися в последующем характеристиками отношений Руси и Орды, как «ига», «рабства», «пленения» или «полона». Здесь мы вплотную подходим к оценке природы даннической зависимости Русских земель от ордынского государства на протяжении достаточно длительного периода времени. В предыдущей главе мы видели, что этот вопрос сам по себе является важнейшим для отечественной исторической науки и общественного сознания. Настолько значимым, что вокруг него не только скрещиваются копья историков, но и кипят оживленные публичные дискуссии, к нему регулярно обращаются политики самого высокого уровня.

И здесь историческая наука сталкивается с несколькими фундаментальными противоречиями, присутствие которых провоцирует появление экзотических теорий о том, как развивались отношения Русской земли и Орды. Несколько приблизиться к пониманию этих противоречий, вероятно, возможно посредством взгляда на проблему через призму интерпретации интересующих нас событий русской средневековой литературой в рамках идеологии особых отношений Русской земли с Богом. Это позволит разрешить один из центральных парадоксов русской истории: устоявшееся в историографии представление о татаро-монгольском «иге» при отсутствии такового с точки зрения документально подтвержденной практики отношений Руси и Орды, что особенно интересно в сравнении с другими странами, подвергшимися в XIII в. вторжениям татаро-монгольских завоевателей и оказавшимися под их прямым управлением, в отличие от Русских земель.

Взаимодействие усвоенных нами шаблонов и фактов начинается с оценки непосредственных физических эффектов нашествия для русских земель. В первую очередь это касается такой особенности традиционного подхода к оценке нашествия татар в 1237–1241 гг., как некоторое преувеличение трагедии русского народа[302]. Спору нет, разрушения, постигшие русские земли, были чудовищными. Однако это не помешало тому, что уже весной-летом 1238 г. практически повсеместно происходит возвращение к «структурам повседневности». Многие русские города не стали обороняться и не подверглись разорению вовсе, до многих монгольские отряды просто не дошли. Количество погибших в сражениях с татарами русских князей оказалось меньше 1/3 от их общей численности[303].

Однако и последовавшие с начала 1250-х гг. события не могут ставить отношения Руси и Монгольской империи, а затем Золотой Орды, на один уровень с положением других стран, подвергшихся монгольским завоевательным походам в первой половине и середине XIII в., – Хорезма в Центральной Азии, Китайских государств или Ирана. Мы не говорим уже о покоренных небольших народах Поволжья, Урала или Сибири, где власть монгольских феодалов была непосредственной. По сравнению с ними, Русь монголами действительно, если прибегать к определению Л. Н. Гумилева, «ни подчинена, ни покорена»: не произошло утери суверенитета принятия русскими князьями решений по основным вопросам внутренней и внешней политики.

Русские земли – единственная часть улуса Джучи, где не возникло даже временной монгольской администрации, а «суть даннических отношений неминуемо влечет за собой вывод о сохранении монголами на Руси той общественной системы, которая сложилась в середине XII и продолжала развиваться в начале XIII века»[304]. Как мы знаем, основная причина сравнительного военного господства монголов во второй половине XIII в. – агония системы великокняжеской власти на Руси[305]. А как только силовая структура Русских земель стабилизируется вокруг нескольких крупных центров, среди которых скоро ведущую роль начинает играть Москва, Орда становится грозным, но внешним противником русских. Ордынские отряды никогда за все время так называемого «ига» не находятся в положении властелинов, окруженных своими безмолвными рабами.

Мы видели, как военные победы сыновей Александра Невского Дмитрия (1285) и Даниила (1300) над крупными татарскими отрядами или победа в 1317 г. Михаила Тверского над москвичами и татарами сочетались с поездками в Орду. Московские князья, часто рассматриваемые как проводники влияния Сарая, были в действительности чуть ли не главными ослушниками воли татарских ханов[306]. По мере своего военно-дипломатического взаимодействия с Ордой русские правители уже в течение первых десятилетий отношений «освобождались совершенно от татарского влияния на свои внутренние распоряжения»[307]. Наделение в Орде русских князей ярлыками было дипломатическим актом подчинения, но фиксировало отсутствие вмешательства татар в управление русскими территориями.

Однако, анализируя отношения с Ордой и их роль в судьбе русского народа, средневековая литература использовала примеры и сравнения, которые за много поколений стали центральной частью всей системы смыслов, при помощи которых до читателя доносится содержание и значение тех или иных событий. Такие характеристики отношений с татарами, как «пленение» и «рабство», могли возникнуть именно в рамках глубоко укорененной концепции богоизбранности Русской земли. Сравнивая себя постоянно с народом Древнего Израиля, русские летописцы и Церковь видели в его судьбе наиболее близкие аналогии того, что случается, когда народ заслуживает «Божью кару». Инициированное Православной Церковью движение к осмыслению причин татарских завоеваний и выработке на этой основе подходов к идеологии победы над врагом тем более нуждалось в подкреплении максимально суровыми оценками нашего бедственного положения.

Без таких суровых суждений по поводу своей судьбы – последствий собственных ошибок и прегрешений – русская религиозно-политическая философия не видела возможности к исправлению и освобождению. Другими словами, оценка в русских летописях и других документах эпохи причин нашествия и природы отношений с Ордой не могут рассматриваться в отрыве от существовавшей религиозно-политической традиции. Поэтому так легко было воспринято из зарубежной историографии понятие «иго», впервые упомянутое в работах польского историка Яна Длугоша во второй половине XV в. Впоследствии «ветхозаветные» определения оказались наиболее привлекательными как для российской, так и