Читать книгу - "Стратегия Московской Руси. Как политическая культура XIII–XV веков повлияла на будущее России - Тимофей Вячеславович Бордачев"

центр объединения сил русских земель, такая задача не была исключительно сложной. Монастыри, сильно пострадавшие во время монгольского нашествия, стремительно возрождались, и за последующие 100 лет в русских землях возникло порядка 150 новых обителей. Русское монашество обладало важным преимуществом, недоступным в массе своей горожанам и военной аристократии: грамотностью и традицией письменного рассуждения о процессах и явлениях, происходящих в обществе. И если до перехода центра русской политической жизни на Северо-Восток и начала ее концентрации вокруг Москвы результаты этой грамотности оставались недостаточно востребованными, то теперь на фоне вызовов и угроз извне она оказалась необходимой для занятых своей повседневной жизнью горожан и представителей аристократического сословия. Русские люди начинают интересоваться духовной жизнью и читать книги, что им ранее было не особенно свойственно.

Создание образов и смыслов

Россия – это страна с самой богатой традицией литературы на национальном языке во всей Восточной и Северной Европе[279]. В ходе развития этой литературы, включая летописание, в церковно-монашеской была создана серьезная традиция интерпретации событий и создания на этой фактической основе абстрактных выводов о природе политической жизни народа. Русский историк начала XX в. Николай Ефимов пишет: «Теоретики государства проникались библейским правосознанием и на основании текстов Св. Писания комбинировали юридические системы»[280]. Мы видим, что главным методом национальной книжности уже на самом раннем этапе становится обращение к целостной системе символов и образов, основанной на идее об особых отношениях русского народа с Богом. Как пишет историк русской средневековой литературы, «признание „языка рускаго“ новым богоизбранным народом открывало путь для соотнесения собственной истории с историей „старого“ народа Божьего – ветхозаветного Израиля. Уже с XI в. книжники начинают сопоставлять прошлое и настоящее Руси с некоторыми сценами и пророчествами из Библии»[281]. Центральная идея – особая связь Русской земли с Богом, его покровительство и, вместе с тем, требовательное отношение к ее народу.

Выраженная, сначала подспудно, а в XIV–XV вв. напрямую, концепция отождествления Русской земли с Древним Израилем в наиболее сильной степени воздействует на нашу развивающуюся политическую культуру[282]. Обращение русских книжников к категориям, смыслам и сравнениям из Ветхого Завета для описания природы современных им или прошлых событий общественной жизни является основой всех доступных для изучения источников на протяжении развития русской государственности с момента принятия христианства. Уже «Повесть временных лет» буквально пестрит приложениями Св. Писания, из которого ее автором «черпаются сюжеты, внешняя облицовка, тон и обороты речи, материал для описаний и характеристик»[283]. Выдающийся русский литературовед Дмитрий Сергеевич Лихачев писал, что «познание в Древней Руси – это прежде всего словесное определение, словесный аналог, подобранный в Священном Писании или в существующей литературе для того или иного нового события, нового явления действительности. В религиозно-исторической перспективе такой подход основывался на убеждении, что Бог неизменен и, значит, может влиять на судьбы людей и народов, повторяясь в сходных ситуациях»[284]. Тем более что, как отмечает историк, «человек той эпохи не ощущал четкой грани между земным и небесным. Видимый глазом ход событий с его „злобой дня“ и кипением человеческих страстей причудливо сочетался с невидимой работой таинственного механизма осуществления Божьего промысла»[285].

На примерах сочинений религиозно-философского характера мы видим, что «в русской литературе того времени понятия „хрестьянство“ и „словесное стадо христовых овец“ (последнее – образ библейский) – понятия не абстрактные, относящиеся ко всему христианскому миру (пусть „греческого закона“), а указание на русский народ»[286]. Первый выдающийся религиозный философ Киевской Руси митрополит Илларион, желая в «Слове о законе и благодати» (между 1037 и 1050 гг.) возвеличить Владимира Святого и Ярослава Мудрого, сравнивает их с Давидом и Соломоном. Тем более что такой способ донесения своих мыслей русскими книжниками имел и ярко выраженную политическую причину: «Библейская история больше льстила тогдашнему патриотическому чувству, чем история Византии, и чертами сходства с ее деятелями дорожили скорее, нежели подобием босфорским автократам»[287]. Русская религиозно-политическая философия, таким образом, с самого начала стремилась к освобождению от чрезмерного влияния со стороны Византии в пользу поиска основы для сугубо самостоятельной идентичности нашей государственности.

Сложные отношения Русской земли с Византией хорошо исследованы в отечественной и зарубежной историографии, а их природа характеризуется цитатой из летописи «суть Греции льстиви и до сего дни»[288]. При этом вплоть до середины XV в. русские земли и князья сохраняют традицию назначения или утверждения митрополита Киевского и всея Руси именно Константинопольским патриархом. Отчасти это связано с политическими причинами – общим желанием сохранить независимость настоятеля Церкви от светских властей, что давало ему большие политические возможности. Известно, например, что уже при Василии Дмитриевиче (т. е. в первой четверти XV века) митрополиты-византийцы Киприан и Фотий не раз помогали Москве улаживать конфликты с Литвой[289]. Отчасти традиция принимать митрополита из Константинополя была связана с конкуренцией между княжескими домами и городскими общинами Русского Северо-Востока, при которой было проще согласиться на назначенца из Византии, а не спорить бесконечно по поводу русских кандидатов. Но в еще большей степени – это проявление нашей политической культуры, не склонной к резким революционным решениям и предпочитающей искать опору в естественном ходе событий. В 1448 г. великий князь Василий II Васильевич (Темный) отказывается от дальнейшего покровительства константинопольского патриарха под влиянием особых обстоятельств. Во-первых, к тому времени Москва уже полностью стабилизировала свое лидирующее положение среди других Русских земель. Во-вторых, народ и клир в 1441 г. отвергли митрополита Исидора, вернувшегося с Ферраро-Флорентийского собора в звании легата Римского престола и с поручением организовать объединение Православной и Католической церквей.

Мы видим, что на протяжении первых 400 лет своего развития (XI–XV вв.) русская религиозная философия устойчиво использует сравнения и аналогии из Ветхого Завета не в оправдание уже готовой концепции, но формирует и порождает эту концепцию применительно к меняющимся внешнеполитическим условиям. Русская политическая идеология не является продуктом целостного государственного замысла, который затем было бы «поручено» соответствующим образом оформить в жанре религиозно-философских сочинений. Она формируется в ходе сложного и длительного процесса, в центре которого – познание своего места в мироздании через особые отношения с Богом. Присущие Библии сравнения и истолкования становились интегрированными в русское политическое сознание и определяли оценки взаимодействий внутри общества, а также, что важно для нас, взаимодействия с другими этнообщественными системами. Иными словами, того, как русские люди видели причины и последствия своих отношений с иноземными государствами. В отношениях с другими народами объявлявшаяся богоизбранной Русская земля «именно в этом качестве противопоставлялась своим степным соседям, западным католикам, а в последующие века – татаро-монгольским поработителям»[290].

Постепенно библейское