Читать книгу - "Непрошеный пришелец: Михаил Кузмин. От Серебряного века к неофициальной культуре - Александра Сергеевна Пахомова"

наблюдение Л. Г. Пановой, что после событий 1917 года Кузмин оставался в своеобразной «внутренней эмиграции», что подразумевало

самоизоляцию от враждебной советской среды и культивирование узкого круга «своих»; сокрытие своего подлинного «я», вплоть до утаивания не поощряемых властью однополых романов; разнообразные уступки господствующей власти[417].

Кузмину не было нужды уезжать ради творческой свободы – ее культивация была главным принципом писателя с момента его первых печатных выступлений. Свобода личных собраний в его доме поддерживалась свободой любовных связей внутри его круга. Как кажется, именно об этом он пишет в стихотворении марта 1924 года, вошедшем в книгу «Новый Гуль»:

Уходит пароходик в Штеттин,

Остался я на берегу.

Не знаменит и незаметен, —

Так больше жить я не могу!

Есть много разных стран, конечно,

Есть много лиц, и книг, и вин, —

Меня ж приковывает вечно

Всё тот же взор, всегда один.

Ведь не оставишь сердца дома,

Не запереть любви на ключ…

<…>

Любовь весенними считает

Лишь те часы, что подле Вас.

Мы ясновидим не глазами,

Не понимаем сами, чем,

А мне весь мир открылся Вами,

Вдали от Вас я – слеп и нем.

Без Вас и март мне не заметен,

Без Вас я думать не могу…

Пусть пароход уходит в Штеттин,

Когда и Вы – на берегу.

Здесь отправление «в Штеттин» – реалия, за которой узнается отплытие «философского парохода» осенью 1922 года, – символически отвергается ради «взора» любимого человека (цикл посвящен Л. Л. Ракову) и единения с ним «на берегу». В 1919–1920 годах Кузмин создает цикл «Стихи об Италии», а весной 1921-го – «Путешествие по Италии». Последний цикл посвящен Юрию Юркуну, с которым герой совершает трогательную воображаемую поездку в страну, которую Кузмин посетил в конце 1890-х.

Медлительного Минчо к Мантуе

Зеленые завидя заводи,

Влюбленное замедлим странствие,

Магически вздохнув: «Веди!»

(«Родина Вергилия», апрель 1921)

Реальная свобода за границей оказывается менее соблазнительной по сравнению с эстетической свободой и любовью на родине.

Стихотворение про уходящий пароходик можно считать эстетическим кредо Кузмина: в каком-то смысле после революции он стал не менее, а более свободным, чем раньше, выстраивая в двух проходных комнатах (после «уплотнения» квартиры № 9 на Рылеева (бывшей Спасской), 17, ранее целиком занимаемой Кузминым) альтернативную художественную реальность в самом центре советского проекта. В этой главе мы рассмотрим, из чего состояла внутренняя свобода Кузмина и каковы были его способы жить и существовать в начале 1920-х годов так, будто за окном все еще продолжались 1900-е.

«Вторник Мэри»: Воображаемое путешествие в 1906 год

Небольшая пьеса Кузмина «Вторник Мэри. Представление в трех частях для кукол живых или деревянных» шла к читателю на протяжении первых пореволюционных лет: этот текст планировался к публикации в 1919 году, был публично прочитан автором в 1920-м и опубликован отдельным изданием в 1921 году. От «Вторника Мэри» не сохранилось ни автографов, ни черновиков, ни набросков. Хотя пьеса вышла в 1921 году, в списках произведений Кузмина за 1920 или 1921 год[418] она не значится, зато находится в списках за 1917-й[419]. Пьеса была написана летом или осенью 1917 года: в списках пьеса упоминается два раза, причем в обоих случаях находится после драматической пантомимы «Два танца», которая была исполнена 2 августа и, следовательно, написана раньше. Однако «Вторник Мэри» не был поставлен, в отличие от написанных в тот же год «Танцмейстера с Херестрита» и «Двух танцев», которые почти сразу же увидели своего зрителя. «Вторник Мэри» пролежал несколько лет «в столе» и вышел только в 1921 году в издательстве «Петрополис», что было уникальным случаем для драматургии автора.

Рискнем предположить, что «Вторник Мэри» не был поставлен не вследствие стечения случайных обстоятельств, а потому, что сам автор не стремился к его постановке. Причиной тому могло быть очевидное отличие поэтики «Вторника Мэри» от поэтики других пьес Кузмина: несмотря на простоту сюжета, быстрая смена сцен и внезапные переходы от крупного плана к общему делали «Вторник Мэри» совершенно не сценичным. Тогда как никаких свидетельств о попытках Кузмина предложить свою пьесу к постановке не сохранилось, между 1917 и 1921 годами автор предпринимал несколько попыток ее напечатать. 12 апреля 1919 года он заключил договор с З. И. Гржебиным на выпуск своих сочинений в 11 книгах. Последний том этого собрания должны были составить пьесы, в числе которых был и «Вторник Мэри»[420], однако этому проекту не суждено было увидеть свет. Следующий договор на публикацию пьесы Кузмин заключил с владельцем «Петрополиса» Я. Н. Блохом 31 мая 1920 года, а несколькими днями ранее он публично выступил с ее чтением на вечере в Доме литераторов[421]. Критик «Жизни искусства» назвал пьесу «изящным пустяком», отметив, однако, что она отражает актуальные поэтические тенденции, а ее стиль «повторяет манеру Маяковского, а порою переходит в частушку»[422]. Только спустя год после чтения, в конце апреля 1921 года, в дневнике появляются упоминания о хлопотах, связанных с изданием пьесы[423]. Книга вышла в начале июня[424].

С публикацией пьесы ее творческая история не прекратилась: в начале 1922 года Кузмин создал собственную литературную группу эмоционалистов, в которую привлек театрального режиссера С. Э. Радлова. На Первом вечере современной драматургии, состоявшемся 18 января 1923 года, было устроено «режиссированное чтение» (режиссер – Радлов) пьес эмоционалистов – «Вторника Мэри» Кузмина и пьесы Анны Радловой «Богородицын корабль». Так пьеса была актуализирована автором уже как пример современной драмы. «Вторник Мэри» был представлен читателям в трех разных контекстах, каждый раз аккумулируя новые смыслы. Попробуем последовательно рассмотреть их.

Написанная в 1917 году[425] пьеса демонстрирует тесную тематическую и стилистическую общность с другими текстами Кузмина тех лет. Выше мы подробно писали о той новой поэтике, которую Кузмин начинает осваивать в 1917 году, в том числе в произведениях, непосредственно связанных с февральскими событиями. Отдельные фрагменты «Вторника Мэри» прямо связаны с этими текстами. Начальный монолог газетчика, основанный на монтажном перечислении актуальных событий, по своему построению и форме отсылает к стихотворению «Русская революция», художественное пространство в котором также организовано по принципу монтажа, соположения различных событий во времени: