Читать книгу - "Орнамент массы. Веймарские эссе - Зигфрид Кракауэр"

Бальное платье с глубоким вырезом тотчас вызывает неловкость, если надето не на праздник, в обстановке, для которой не предназначено. Мода, как и право, относится к формам общественной жизни, регулирующим внешнее поведение человека. Чем охотнее человек признаёт эти формы, тем большую долю внутренней свободы он получает. Так и отдельный индивид создает себе «персональную моду», чтобы удовлетворить потребность в унификации душевных стремлений, а равно и потребность в подчеркивании какой-нибудь существенной черты, которая ему в тот момент кажется важной и которую он таким образом хотел бы показать. Он находит себе определенный стиль, предпочитает определенные словесные выражения, усиленно подчеркивает то или иное свое качество. Всякая мода ведет себя так, словно ей отпущена вечность, хотя ее удел – мимолетность. По Зиммелю, мода привлекательна потому, что ей как общему понятию и в самом деле уготовано бессмертие, ибо она обеспечивает форму для воплощения основных стремлений человека. Моды меняются, но Мода остается, и, очевидно исходя из этого господства над временем, ее сиюминутное содержание всякий раз претендует существовать вечно…

Как отправные точки для проникновения в тотальность Зиммель не всегда использует типы единств, подобные только что приведенным, то есть единства понятия и значения. Он выделяет также неистинные единства, которые де-факто охватывают невзаимосвязанные многообразия. Ведь большинство понятий повседневной жизни рождены не из непосредственного восприятия данности, скорее лежащая в их основе материя проникает в сознание неопределенно и неотчетливо; эти понятия – не переживание, а ходячая монета. В ранней работе «Введение в этику», например, Зиммель делает попытку развеять туман расплывчатых представлений, окутывающий определенные основные понятия морали (такие, как эгоизм и альтруизм), раскрывая многообразие нравственных фактов, которые лежат в их основе. Вместо того чтобы принять указанные понятия на веру и сделать их ядром какой-нибудь этической доктрины, он добирается до их фундамента и, открывая действительность, разрушает целый ряд теорий, возникших из этого темного царства понятий, которое втискивает между познающим субъектом и реальностью. Его метод в данном случае схож, впрочем, с описанным выше, только здесь речь в большей степени идет о разрушении мира, сконструированного из мнимых понятий, нежели о раскрытии имеющихся внутри этого мира смысловых взаимосвязей.

Самый яркий пример освоения тотальности таким методом предлагает «Философия денег». В предисловии к работе говорится: «Деньги в этом круге проблем представляют собой лишь средство, материал или пример изображения отношений, существующих между самыми внешними, реалистическими, случайными явлениями и идеальными потенциями бытия, глубочайшими течениями индивидуальной жизни и историей». И в самом деле: здесь философ проходит все вообще доступные ему материальные круги и вскрывает бесчисленные связи, которые возникают между столь же бесчисленными явлениями внутри этих областей. Зиммель дает срез за срезом общественной и индивидуальной жизни в эпоху выраженной денежной экономики. Его размышления вытекают, однако, не из национально-экономической или исторической точки зрения, а из чисто философского намерения постичь переплетение всех частей мирового многообразия. Ни в каком другом труде Зиммель не рисует столь широкой картины сцепления и сплетения феноменов. Он разбирает их сущность, чтобы затем вновь создать богатый сплав взаимосвязей, показывает, как они друг друга обусловливают, и обнажает многие присущие им общие значения. Среди таких феноменов – обмен, владение, скупость, расточительность, цинизм, индивидуальная свобода, стиль жизни, культура, ценность личности и т. д. От понятия собственно денег Зиммель то уходит в многообразие во всех возможных направлениях, а именно уделяя внимание свойствам денег, их связи с объектами, функциональному характеру, положению в телеологических рядах, то от известных ему сущностных явлений, которые становятся для него новыми центрами внимания, позволяет мысли вернуться к деньгам, например раскрывая значение капиталистической формы экономики для развития индивидуальности, для формирования нашей внутренней и внешней жизни. Неисчерпаемое количество аналогий вновь и вновь указывает на основополагающую мысль работы в целом, которую можно кратко сформулировать следующим образом: из любой точки тотальности можно попасть в любую другую точку, один феномен несет и поддерживает другой, нет ничего абсолютного, что не существовало бы в связи с другими явлениями и не обладало бы ценностью в себе и для себя. Этот не только практически претворенный, но и теоретически обоснованный в «Философии денег» релятивизм заслуживает более подробного представления.

Что касается зиммелевского способа проникновения в мир в целом, то прежде всего становится очевидным, что тотальность должна раскрываться тем полнее, чем дальше отстоящими друг от друга кажутся феномены, связь между которыми нужно всякий раз выявлять. Очень показательно для философа, что в своем шествии по миру он всегда старается свести вместе самые отдаленные вещи. Он каждый раз стремится – и это отчетливо чувствуешь – пробудить в нас понимание сущностной взаимосвязанности разнообразия, стремится хотя бы приблизительно передать его целостность, которую ему никогда полностью не удается освоить. Так, он увлеченно выискивает связи между предметами, которые при поверхностном рассмотрении кажутся абсолютно чуждыми друг другу и происходят из совершенно разных материальных сфер. Особенно охотно он перескакивает с какого-нибудь произвольно выбранного уровня бытия в сферу переживаний интимной личности. В полете от одного полюса к другому он скользит над безднами, соединяя тонкую, чисто индивидуальную эмоцию с каким-нибудь явлением общественной жизни и от него снова прокладывая путь к основному мировоззренческому мотиву. Легко и уверенно его дух движется между разнообразными сферами и везде находит родство и подобие.

При таком подходе к мышлению – что почти a priori следует из сущности этого мышления – философу должно быть относительно неважно, какую проблему выбрать для обдумывания, главное, чтобы она в принципе относилась к доступным ему материальным сферам. Любое отдельное произвольное явление может стать поводом для философского исследования, лишь бы оно, как и любое другое, позволяло нащупать во взаимосвязях тотальность жизни, объемлющей их все. Каждый новый объект мышления, который он довольно часто снижает до простого примера, становится для него предметом исследования только потому, что порождает более или менее целостную группу связей, указывающую на многообразие взаимосвязей мирового целого. Отсюда понятно, почему, несмотря на то что материи, попадающие в сферу интересов Зиммеля, в высшей степени разнообразны – едва ли еще какой-либо философ так широко очерчивал круг предметов, на какие направлена его рефлексия, – его труды в большинстве имеют столь ярко выраженный, единообразный почерк. Причина в том, что феномены обычно выступают как комплексы сочетаний. Нередко они оказываются не более чем узловыми и проходными точками для исследования структуры всеобщего многообразия, из ткани которого их высвободили, чтобы затем вновь в нее вплести.

Метод, каким Зиммель продвигается в тотальности, приводит к удивительным результатам. Это перемещение от связи к связи, рассредоточение в далекое и близкое, движение вдоль и