Читать книгу - "Московский Монмартр. Жизнь вокруг городка художников на Верхней Масловке. Творческие будни создателей пролетарского искусства - Татьяна Васильевна Хвостенко"

Муж Веры Игнатьевны, известный хирург Замков, хотел эмигрировать на Запад. Вера Игнатьевна, горячо любившая мужа, была готова последовать за ним. Нина Ильинична рассказывала, как в 1940 году пришла к Вере Игнатьевне рассчитать каркас нового памятника и заметила, что в квартире полный разгром. Мухина сидела, что называется, на вещах, но спокойно сказала: «Давайте, Нина Ильинична, рассчитаем». Как потом выяснилось, супруги собрались удирать за границу, и никто другой в такой момент никогда не стал бы заниматься расчетом каркаса. «И только такая дура, как я, – говорила Нина Ильинична, – могла об этом не догадаться».

Однако уехать им не удалось, их задержали на границе. Поскольку имя Мухиной знали во всем мире, супругов «не тронули», а тихо сослали в Воронеж, где они прожили до 1943 года. В начале 1944 года им разрешили вернуться в Москву.

У супругов был единственный сын, которого, как говорила Нина Ильинична, «Вера все-таки сумела оженить», хотя он и был с небольшим физическим недостатком (болели ноги, как и у матери). Вера Игнатьевна тепло, даже слишком тепло приняла свою невестку, и та шутливо жаловалась Нине Ильиничне, что свекровь наряжает ее в какие-то старинные, дорогие сарафаны.

Мухина очень любила свою сестру, вышедшую замуж за Леонида Собинова. Собинов был великим певцом, еще при жизни вошедшим в историю. За своей красавицей женой он взял приданого на 8 миллионов рублей (до революции, разумеется), но все их «профукал» до копейки – на подарки, на постоянную помощь студентам, на пирушки и застолья. Он был добрейшим человеком, жена его обожала. После его смерти (умер он в 1934 году в возрасте 64 лет) жена с дочерью стали бедствовать.

Вера Игнатьевна сделала Собинову надгробие – белого мраморного лебедя – по заказу любимого друга Собинова, его неизменной партнерши Антонины Васильевны Неждановой.

Последние годы Вера Игнатьевна жила трудно, при встречах жаловалась Нине Ильиничне на своих помощниц, Иванову и Зеленскую, которых она, по благородству души, включала вместе с собой в представления на Сталинские премии. Жаловалась она и на Манизера, который вновь и вновь «гонял ее», старуху, на леса исправлять памятник Максиму Горькому: «То ус не так, то бровь не так».

Она очень переживала, что ханжи убрали из ее проекта памятника Чайковскому пастушка со свирелью, который должен был стоять за памятником Петру Ильичу. В предсмертной записке правительству просила только об одном – установить этот памятник. До открытия его она не дожила. Памятник стоит перед зданием Московской консерватории – и конечно, без пастушка. На доске, где указано авторство, имя Веры Мухиной значится четвертым по списку – после ее смерти помощницы фактически присвоили авторство себе. Однако, глядя на этот великолепный памятник, каждый узнает почерк и руку его истинного творца.

За несколько дней до смерти она лепила в больничной палате Кремлевской больницы, лежа в постели, крышку для пудреницы в виде лягушонка. Суздальцев, автор одной из монографий о Мухиной, написал, что перед смертью она создавала «нужную вещь». Нина Ильинична, прочитав это, горько усмехнулась: «Дурак. Вера Игнатьевна была поэтом, поэтому и вылепила эту лягушку».

Георгий Мотовилов и его племянник

Георгий Иванович был сыном известного русского хирурга Мотовилова. Будучи совсем юным, он в 1914 году ушел добровольцем на фронт, был контужен, что потом тщательно скрывал. Он обожал скульптуру, всю жизнь оставаясь, в сущности, самоучкой. Лев Бруни, смеясь, говорил, что Георгий Иванович все время доказывает отцу, что может зарабатывать на жизнь скульптурой. Человеком он был интересным, на все случаи жизни цитировал Пушкина и со всеми своими многочисленными любовницами был в прекрасных отношениях. Он их всех «образовывал», они у него тоже цитировали Пушкина во всех случаях жизни. Его тетка Мотовилова-Классон когда-то, в женевской эмиграции, была близка с Лениным и Крупской, о которых много рассказывала Георгию Ивановичу.

Нина Ильинична всю жизнь дружила с Мотовиловым, всегда хорошо к нему относилась, и он дорожил ее дружбой. Зная ее особые отношения с Львом Бруни и понимая масштаб и значение Льва Александровича, он как-то попросил Нину Ильиничну привести его к нему в мастерскую, чтобы он посмотрел его скульптуру – конную композицию, кажется. Нина Ильинична привела Бруни. Мотовилов, как всякий дилетант, жаждал, естественно, возвышенного разговора об обожаемом искусстве. А Бруни, как гений, ненавидя всякую патетику, попросту указал Мотовилову на какие-то элементарные вещи: вот, мол, неправильно вылеплена у лошади нога и т.п. Мотовилов страшно оскорбился.

Нина Ильинична пояснила впоследствии, что при всей мастеровитости и работоспособности Мотовилова (он с учениками создал множество скульптурных вещей в Москве) сказывалось отсутствие школы, что и стало впоследствии трагедией скульптора. Его ученики быстро «перерастали» своего учителя, это видел и сам Мотовилов, и это буквально терзало его.

Похоронен он на Новодевичьем кладбище, как известный скульптор и сталинский лауреат, навещает его только его последняя любовница и ученица – очень верная его памяти.

Еще до войны в мастерской у Нисс-Гольдман, в комнате на антресолях, жил молодой племянник Молотова, Виктор Некрасов, ставший впоследствии известным писателем. Нина Ильинична, посмеиваясь, вспоминала, как Георгий Иванович, живший напротив и сам будучи совсем неаккуратным человеком, по утрам прибегал к племяннику, у которого, как у большинства молодых людей, все было разбросано по комнате, и кричал: «Неряха!!!»

Нина Ильинична говорила о нем как о симпатичном мурзилке и жутком матерщиннике. А я вспоминаю, как осенью 1960 года мы с отцом ехали в вагоне СВ в Киев на открытие нашей персональной выставки энкаустики. Вагон был пустой, в нем было еще всего два пассажира – Виктор Некрасов и его мама. Мы познакомились, и всю ночь до Киева отец разговаривал с Виктором о его творчестве, о Георгии Ивановиче Мотовилове, с которым очень дружил. Отец приглашал Некрасова на открытие выставки, тот обещал обязательно прийти. Мы были удивлены, когда увидели, что на перроне наш вагон встречают толпы людей, а при выходе нас осыпали цветами. Оказалось, встречали не нас, а Виктора Некрасова – уже известного писателя.

Забытый художник Сергей Михайлович Романович

Я работала в Воронеже – реставрировала гранитный постамент памятника Петру I. Сам памятник во время войны увезли немцы, и следы его пропали. Теперь на старом постаменте стоит его копия из бронзы, сделанная современным скульптором. Как-то ко мне подошли молодые люди, спросили, кто я. Я сказала, что я художник, живу в Москве, на Масловке, в доме художников. Они заинтересовались, знакома ли я с Нисс-Гольдман. Получив утвердительный ответ, ребята обрадовались, и я, в свою очередь, спросила, почему она их интересует.

– Говорят, она была ближайшим другом художника Романовича.

– Да, Ромаши, – подтвердила я.

– Вы его знаете?

Я объяснила, что Романович был другом моего отца