Читать книгу - "Старец Ефрем Катунакский - Автор Неизвестен"

мучеников старец Ефрем велел новоначальному посмотреть в церковный устав, какую стихиру нужно петь. На самом деле, первая стихира была «Терпящая настоящая доблественне», но уставное указание имело сокращения: «Терп. наст.». Ох — и рассердился тогда старец Ефрем, а наш о. Ефрем от души смеялся, передавая этот эпизод «в лицах».

Старец Ефрем наставлял послушника, что после прикладывания в церкви к иконам он должен, как и все монахи, сделать три поясных поклона находящимся в храме. На первой же литургии Евангел, видя, как предшествующий ему некий новоначальный монах делает земные поклоны, повторил то же самое. И… получил справедливое замечание старца Ефрема: «Значит, ты предпочитаешь подражать чужому монаху и не слушаться своего Старца?»

Так в терпении, борясь с внешними и внутренними трудностями, находясь в послушании, начал он свою монашескую жизнь — так же, как и другие новоначальные.

Однажды ему сильно захотелось повидать свою дорогую маму. Сердце как бы говорило ему: «Лишь бы ее увидеть, а там — хоть умирай». Тогда он поднялся в церковь, стал напротив иконы Богородицы «Владычица Ангелов», что в иконостасе, и сказал: «Пресвятая моя Богородица, с того времени, как я пришел на Святую Гору, только Тебя имею своей Матерью». Мгновенно помысел, который его беспокоил, был отсечен от сердца.

Как-то вместе с отцом Никифором они пошли для каких-то работ в скит Святой Анны. Думая, что, вернувшись домой, он уже не успеет на трапезу, на обратном пути он скушал больше обычного из собранных смокв. Однако, вернувшись в Катунаки, они успели на трапезу и поели, как положено. Но подвижническая совесть Евангела не могла успокоиться, пока он не вложил палец в гортань и не изверг наружу то, что съел. Потом он все рассказал старцу Ефрему.

В прежние времена монахи вкушали трапезу раз в день, после вечерни. Евангел, будучи юным и еще неокрепшим, испытывал большие затруднения, чувствуя голод целый день, но стеснялся попросить сделать исключение для себя.

Ему приходилось частенько ходить в скит Святой Анны за овощами и чтобы помолоть зерно. Ходил он и в монастырь Святого Павла, чтобы отнести сшитую одежду для монахов, так как в те годы среди рукоделий в Катунаках было и портняжничество. Ему, не привыкшему к изматывающим телесным трудам, грозила грыжа. Евангел молил о помощи святую Параскеву, и она сама явилась ему во сне и успокоила его, сказав, что он здоров.

Помог ему и блаженной памяти почивший игумен монастыря Святого Павла отец Серафим, который дал бандаж, — он всегда был при отце Ефреме до последних дней его жизни.

Из воспоминаний о том времени, когда отец Ефрем посещал монастырь Святого Павла, примечателен один эпизод, свидетельствующий о силе монашеского слова «простите». Каждый раз, идя в монастырь, он проходил через монастырский сад, и садовник его нагружал разными продуктами для старцев в Катунаках. Игумен, отец Серафим, как-то сказал Евангелу: «Дитя мое, с отцом Венедиктом, нашим садовником, много не общайся, потому что он сложный человек».

Как-то раз садовник дал ему штаны для починки. Когда они были готовы, Евангел оставил их у игумена вместе с другой одеждой. Проходя, как обычно, через сад, Евангел встретил отца Венедикта.

— Где мои штаны? — гневно спросил он ошеломленного юношу, остановившегося на каменных ступеньках, ведущих в сад.

— Я их оставил у игумена, — ответил тот, оказавшись в некотором замешательстве от тона садовника.

— Ах, ты!.. Тебе их что, — игумен дал? — вознегодовал отец Венедикт. Уставший после дороги юноша не смог сдержаться и воздал ему тем же.

— А что, разве далеко находится игумен, чтобы их взять? — резко выкрикнул он и, добавляя масла в огонь, продолжил:

— И если бы у тебя была совесть, ты сказал бы мне спасибо за то, что починили твои штаны, и дал бы мне что-нибудь с огорода, и я бы спокойно пошел по своим делам.

Садовник вскипел и как невменяемый стал шарить руками, чтобы найти камень и швырнуть им в дерзкого юношу. Но Господь надоумил юного послушника, и тот, склонившись в низком поклоне перед садовником, проговорил:

— Прости, отче, согрешил.

«Вы бы видели, что стало тогда», — вспоминал отец Ефрем, восхищаясь силой этого «простите». Садовник выпрямился, руки его беспомощно повисли, как плети.

— Ну что тут поделаешь, — пыхтел он, уже обмякнувший и обезоруженный.

— Прости, отче, — повторил юноша, — по слабости человеческой лишнее слово выскочило, прости меня!

— Ну ладно, Бог простит, — сказал уже снисходительно садовник и с тех пор всегда нагружал его огородными плодами, когда тот проходил мимо.

Однако враг не переставал воевать против новоначального монаха, воздвигая на его пути все большие трудности, пытаясь отвлечь его ум от духовных ценностей монашеской жизни. Так, например, некоторые незначительные мелочи в жизни старцев его искушали и мучили, подталкивая уйти из Катунак. Пять лет его терзал этот помысел. Однажды, будучи в расстроенных чувствах, он сидел в глубине каливы, и какой-то проходящий мимо монах спросил его о причине расстройства. «Да вот, здешняя обстановка меня угнетает», — ответил послушник. «Но ведь есть и другие пристанища на Святой Горе», — заметил монах. «Нет, отец! — сказал юноша решительно. — Пресвятая сюда меня привела, здесь я и останусь до конца». Так с помощью Божией Матери и случилось.

Старчики у Евангела были люди простые. А молодой послушник, со всем присущим молодости жаром, знаниями, которые он получил в гимназии, жаждал большего. На внутренней стороне двери своей келлии карандашом он изобразил могилу и написал несколько характерных слов: послушание, терпение, молитва и др. Время его было распланировано так, что каждый час посвящался определенной молитве. Чаще всего это были тропари святым. Таким образом, он старался держать свой ум в постоянной молитве. Позднее возникло и чувство умиления. Оставаясь незамеченным или на службах, или при занятиях рукоделием, да и вообще где бы то ни было, он постоянно возгревал в себе слезы умиления. «Я мог плакать, когда хотел и сколько хотел. Однажды, в то время, когда один брат читал в церкви, ко мне пришло состояние глубокого сокрушенного умиления, и я увидел, что душа моя устремляется на скалы и созывает всю тварь славословить Бога. Что это было такое? Кого спросить?» — размышлял он в то время. Позже он научился у старца Иосифа подвизаться Иисусовой молитвой: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя!»