Читать книгу - "Польша или Русь? Литва в составе Российской империи - Дарюс Сталюнас"

русскими людьми»[688]. То есть всех подданных Российской империи должна сплотить лояльность государству, а объединяющим началом должен стать русский язык: «Самое прочное из всех завоеваний есть завоевание, делаемое языком какого-нибудь народа»[689]. М. Н. Каткову вторил и А. П. Владимиров: «Язык есть сильнейший проводник национальности»[690]. Поэтому М. Н. Катков поддерживал идею о введении русского языка в католическое богослужение[691]. Те же самые аргументы, что и М. Н. Катков, приводят и некоторые члены Ревизионной комиссии[692].

Замена православия русским языком в качестве главного интегрирующего начала русскости была проведена М. Н. Катковым и по весьма прагматическим мотивам. Традиционное отождествление православия и русскости не позволяло включить католиков-белорусов в число русских, что, по мнению многих российских чиновников и влиятельных публицистов, делало их легкой добычей полонизаторов[693]. Преследуя прагматические цели, можно было заменить польский язык в католическом богослужении белорусским, как и предлагал генеральный викарий Могилевской римско-католической архиепархии епископ Ю. Станевский. Но в середине 1860-х годов перспективы признания за белорусским языком какого-либо общественного статуса были еще меньше, чем в начале этого десятилетия. Хотя большинство епископов православной церкви поддержало идею отказа от польского языка при католическом богослужении, ни один из них не предполагал возможности введения белорусского языка. Начальство православной церкви утверждало, что русский язык понятен белорусскому крестьянину (так же как и ксендзам), а белорусский язык, «как грамматически и филологически необработанный», годен только «для домашнего сельскохозяйственного обихода»[694]. Кроме того, в белорусском языке «много польских слов и оборотов»[695], что делает его орудием в руках полонизаторов: «Этот язык, будучи сам в себе наречием общего славянского языка, в западном крае издавна был подготовляем в орудие Римской пропаганды, чтобы народ обратить в католичество и ополячить»[696].

Хотя М. Н. Катков, главный идеолог «разъединения католицизма с польской национальностью», не верил в возможность (и даже в необходимость) «возвращения» католического населения Западных губерний в православие, но для некоторых других сторонников введения русского языка в католическое богослужение этот шаг означал первую ступень перехода католического населения в православие: «‹…› мы смотрим на употребление русского языка в католических костелах Северо-Западного края, как на ступень перехода католического населения этого края в православие»[697].

Оппоненты введения русского языка в католическое богослужение придерживались этноконфессионального понятия русскости. Для И. С. Аксакова, попечителя Виленского учебного округа И. П. Корнилова, митрополита Литовского и Виленского Иосифа, некоторых членов Ревизионной комиссии главной отличительной чертой русского было православие. Как писал И. С. Аксаков, «в наших Западных губерниях ‹…› вероисповедание остается единственным и почти безошибочным качественным признаком – к какой народности причисляет себя человек». Поэтому надо поддерживать «возвращение» католического населения Западного края в православие, а не вводить русский язык в католическое богослужение[698]. Проблемой представлялось не только то, что после претворения в жизнь этого замысла будет сложно отделить поляка от русского. Введение русского языка в католическое богослужение, по их мнению, было бесполезно и даже опасно. Бесполезно, поскольку оно не может привести к «обрусению»: по замыслу, русский язык будет вводиться в католическое богослужение только там, где «народ говорит по-русски», а там, где он был бы полезен с точки зрения «обрусения», предполагалось оставить «местные наречия»[699]. А опасно потому, что привязанность белорусского народа к православию сомнительна, поэтому господствующая религия вряд ли может наравне конкурировать с католицизмом, да еще пропагандируемым на русском языке: «Делая католицизм понятнее и доступнее для православных, оно облегчает пропаганду между ними католического учения; в этом смысле католицизм на русском языке грозит опасностью не только здешнему краю, но и всей России. Русский язык в католицизме придаст последнему еще более силы, сделав его понятнее и, так сказать, народнее для здешнего белорусского населения»[700]. Попечитель Виленского учебного округа И. П. Корнилов такие опасения выражал и в письмах М. Н. Каткову: «Я боюсь вот чего: если ксендзы заговорят в костелах родным русским языком, – то это сделает костелы привлекательнее для крестьян»[701].

Таким образом, введение русского языка в католическое богослужение – этот «меч обоюдоострый»[702] – для его сторонников ассоциировалось с успешной лингвистической ассимиляцией белорусов, а для противников – с опасностью прозелитизма со стороны католической церкви. Кроме того, в этой дискуссии столкнулись две концепции русскости. Своеобразное решение проблемы предложили несколько членов Ревизионной комиссии. Член Ревизионной комиссии, автор официальных трудов о польском мятеже генерал-майор Василий Федорович Ратч писал: «Вера и язык столбы национальности» (подчеркнуто автором), группа членов Ревизионной комиссии признавала необходимость защитить белорусов от полонизации, но отмечала, что замена польского языка русским не даст желаемых результатов: «На высшие сословия, говорящие по-польски, действует польский язык, но его не изгоним из общества, изгнав из костела, а на простолюдина-латинянина, говорящего по-белорусски, действует костел, и польский язык в нем никакого ни патриотического, ни религиозного фанатизма не возбуждает. Для него польская справа – вся в справе костела»[703], и поэтому предложила оригинальное решение – заменить польский язык латинским, который и так употреблялся в литургии, а проповеди читать по-белорусски. Тогда никаких ассоциаций между католичеством и русскостью не возникнет и, что, скорее всего, даже важнее, такое решение приведет к упадку католической церкви в Западном крае[704].

Поскольку мнения членов Ревизионной комиссии разделились, дальнейшее решение этого вопроса зависело уже от более влиятельных лиц в структуре имперской власти. Генерал-губернатор К. П. Кауфман, создавший Ревизионную комиссию, в принципе одобрял идею введения русского языка в католическое богослужение[705]. Правда, попечитель Виленского учебного округа И. П. Корнилов хотел убедить имперские власти в Санкт-Петербурге, что генерал-губернатор «недоверчиво смотрит на популяризацию католичества путем русского языка»[706], но можно предположить, что он в этом случае просто хитрил, пробуя посеять сомнения в отношении этой идеи. Во время обсуждения этого вопроса в Ревизионной комиссии пришли одобрительные для сторонников введения русского языка в католическое богослужение сигналы из столицы: Синод высказался за допущение к переводу на русский язык проповедей М. Бялобжеского и А. Филипецкого. Изданию этих проповедей на русском языке православная церковь все еще противилась. Мотивы остались те же, что и раньше. Издание таких книг, по мнению Синода, могли иметь «последствием распространение их не только в западном крае, но и во всей Империи, и при том главным образом в среде простого народа, предпочитающего вообще книги духовного содержания книгам светским, и, таким образом, могло бы послужить в пользу Латинской пропаганды и ко вреду Церкви Православной»[707].

Но с назначением на пост виленского генерал-губернатора Э. Т. Баранова сторонники введения русского