Читать книгу - "Польша или Русь? Литва в составе Российской империи - Дарюс Сталюнас"

Видимо, М. Н. Муравьев боялся, что преподавание католического Закона Божьего в народных школах (что подразумевало и издание краткого катехизиса на русском) при таком состоянии народного самосознания может привлечь в католичество и православных крестьян (бывших униатов). Эти же опасения чиновников отражают и дискуссии о месте русского языка в католическом богослужении.

Введение русского языка в католическое богослужение

Для царских чиновников самой проблематичной группой белорусов были католики, находившиеся, как считали эти чиновники, под влиянием католических ксендзов, то есть поляков. Исправить ситуацию и достичь в этом существенных результатов (обратить в православие) возможно было разными путями.

Можно было попытаться принудить всех католиков Западного края принять православие, либо заставляя или поощряя отдельных лиц (а лучше – целые римско-католические приходы) переходить в православие, либо прибегнув к церковной унии. Сторонники были как у первого, так и у второго варианта. Некоторые чиновники, служившие в Северо-Западном крае в середине 1860-х годов и ратовавшие за поощрение процесса перехода в православие, надеялись на окончательный успех в этом деле в недалеком будущем[674]. Сторонники второго подхода предлагали властям проект церковной унии, который предусматривал упразднение католической церкви в Российской империи (не считая Царства Польского) не позднее чем через 12 лет[675].

Другой способ давления на католическую церковь – введение русского языка в католическое богослужение[676]. В 1848 году Николай I запретил употребление русского языка в богослужении «иностранных» исповеданий («по-русски запретить; можно говорить проповеди на всех иностранных языках»[677]). Нетрудно догадаться, что имперские власти в этом случае боялись прозелитизма со стороны «иностранных» церквей. Православная церковь, как и некоторые чиновники, боялась, что при допущении русского языка учение этих «иностранных» исповеданий станет доступным и русским, которые могут быть таким образом «совращены»[678] в другие исповедания. Доминирование польского языка в католицизме не вызывало в то время больших опасений со стороны властей. Но еще до восстания 1863–1864 годов в этом соединении польского языка и католицизма обнаружились небольшие трещины.

Дело в том, что еще до крестьянской реформы 1861 года имперские власти были обеспокоены этнокультурной ориентацией находившихся под польским влиянием недоминирующих этнических групп, в первую очередь литовцев. Еще в 1832 году Николай I приказал перевести на «самогитский язык» молитву за Царствующий Дом[679]. В 1852 году власти вновь должны были вернуться к этой проблеме. Все началось с предложения виленского генерал-губернатора Ильи Гавриловича Бибикова о неупотреблении в католическом богослужении «самогитскаго языка»[680], на что центральные власти, имея в виду кроме всего прочего еще и то, «что распространение польского языка, а с ним и польского духа между жмудским народом составляло предмет постоянной заботливости бывшей Польской Республики», указали «латинскому духовенству произносить молитву о благоденствии Августейшего дома не исключительно по-польски, а в каждом приходе на том языке, на котором говорят прихожане»[681]. То есть имперские власти боялись, что устранение «самогитскаго языка» может привести к нежелательным последствиям (к ополячиванию литовцев).

Еще одна группа католиков, которую нужно было защищать от влияния польских идей и польского языка, – учащиеся военно-учебных заведений. Закон Божий католикам в этих учебных заведениях до середины XIX века преподавался на польском языке. В 1853 году при одобрении властей и митрополита католической церкви Игнатия Головинского (Ignacy Holowiński) П. Стацевич составил пространный катехизис на русском языке, которым и начали пользоваться при преподавании в военно-учебных заведениях[682]. В этом случае, скорее всего, важны были не только мотивы политического толка (то есть ограждение неполяков от влияния польских идей), но и практические соображения. Вероятно, российские чиновники совершенно справедливо писали, что многие из учащихся просто не знают польского языка при вступлении в военно-учебные заведения и вынуждены учить его только для того, чтобы понимать преподавание Закона Божьего. По указанию царя, перевод этого катехизиса можно было только литографировать, но не печатать, что показывает, что имперские власти по-прежнему боялись распространения католической литературы на русском языке.

Ситуация в Западном крае изменилась после освобождения крестьян от крепостного права и начала восстания в 1863 году. Как было сказано выше, в середине 1860-х годов было введено преподавание Закона Божьего католикам на русском языке. Но при этом местные власти не предприняли другого, казалось бы, логически следующего шага в том же самом направлении – замены польского языка русским в дополнительном католическом богослужении. Генерал-адъютант Николай Андреевич Крыжановский увязал эти две сферы напрямую: «Для простолюдинов Западных губерний польский язык должен быть языком совершенно иностранным. Кроме Жмуди, все говорят и понимают по-русски, а потому следует стремиться к тому, чтоб в здешнем крае ксендзы читали проповеди не на польском, а на народном языке, в Жмуди по-жмудски, а во всех остальных губерниях по-русски. На тех же народных языках обязаны они преподавать религию в школах, гимназиях и даже в частных домах»[683]. Решительности, как известно, М. Н. Муравьеву хватало, а значит, в данном случае были более веские причины. В учебных заведениях можно было легко контролировать посещение учениками уроков Закона Божьего своего исповедания, намного труднее было обеспечить, чтобы православные крестьяне не посещали католических костелов. Кроме того, действовал указ 1848 года, запрещавший употреблять русский язык в богослужении «иностранных исповеданий». Поэтому только после нескольких лет интенсивных дискуссий власти выработали отношение к богослужебному языку в католических церквях Западного края.

Дискуссия о языке проповедей в католическом богослужении велась не только в печати, но и в Ревизионной комиссии по делам римско-католического духовенства Северо-Западного края (далее – Ревизионная комиссия), учрежденной в начале 1866 года виленским генерал-губернатором К. П. Кауфманом. Вскоре свое мнение высказало начальство православных епархий западных окраин Российской империи. Стимулом к обсуждению этого вопроса могло стать обращение генерального викария Могилевской римско-католической архиепархии епископа Юзефа Станевского (Józef Maksymilian Staniewski) от 2 ноября 1865 года, в котором он сообщал о ходатайстве католического духовенства Витебской и Могилевской губерний о допущении проповедей на белорусском языке[684]. Но можно выдвинуть и другую версию, предположив, что инициатива принадлежала Алексею Порфирьевичу Владимирову, в то время работавшему в Виленском учебном округе, который в конце января 1866 года вручил генерал-губернатору свои соображения по этому поводу[685]. В этих дискуссиях окончательно выкристаллизовались аргументы как сторонников, так и противников введения русского языка в католическое богослужение[686].

Не вызывает сомнений, что идеологические основы «разъединения католицизма и польской национальности» положил редактор «Московских ведомостей» М. Н. Катков[687], который считал, что нужно стремиться к тому, чтобы все подданные государства были интегрированы в одну «политическую национальность». Содержание термина «политическая национальность» в идеологии М. Н. Каткова было полиэтническим и поликонфессиональным: и «русские подданные католического исповедания» должны были считать себя «вполне