Читать книгу - "Плачь, Маргарита - Елена Евгеньевна Съянова"

Если бы не несколько минут ужасающей неопределенности, когда сбитый ударом Роберт лежал на снегу, а туша кабана продолжала двигаться по направлению к фюреру, охоту можно было бы считать удачной. Хотя именно эти минуты и придавали ощущению удачи особую, возбуждающую остроту.

Берту Рудольф отнес в сани, бережно укрыл полушубками, и все проезжавшие мимо нагибались и гладили овчарку, единодушно признанную главной героиней дня. Израненные бульдоги трусили рядом с санями, по-своему выражая красавице свою собачью солидарность.

— А «бульдог» обставил-таки «борова», — шепнул Рудольфу Геббельс, указывая глазами на сосредоточенного Геринга и едущего в окружении дам Лея, который в самых юмористических тонах описывал свои ощущения в момент лобовой атаки на кабана. — Хотя формально вся слава — Герману, а Роберту — выговор от фюрера. Suum cuique, как говорится, — каждому свое.

Весть о гибели белого кабана разнеслась по округе со скоростью звука охотничьих рожков, и крестьяне из соседних деревень заполнили двор усадьбы, чтобы поглазеть на зверя. Ничего устрашающего в нем уже не было. Лежала большая, грязная свинья, которую лишь с натяжкой можно было назвать белой, — искусанная, изодранная, с выбитым глазом и перерезанным горлом.

— Жил дикий гордый зверь. Выходил со своим выводком из чащи за желудями и корешками, никому зла не делал, — говорила Эльза Ангелике, наблюдая из окна столпившихся вокруг телеги крестьян. — Пришли мы, погубили, растерзали…

— А все-таки Роберт молодец! — ответила Гели, покосившись на стоящую у другого окна Маргариту. — Здорово он его!

Рудольф с отцом поднялись наверх, чтобы помочь Лею раздеться, поскольку удар был настолько сильным, что Роберт все еще чувствовал что-то вроде контузии, хотя и пытался это скрыть. Когда сняли рубашку, обнаружили с левой стороны широкую красную полосу, идущую от лопатки почти до середины живота, и Фридрих, ничего не слушая, тут же отправился вызвать по телефону врачей, хотя других видимых повреждений не обнаружилось.

Возвратился он вместе с Гитлером и остальными мужчинами, и Лею пришлось сделаться на время чем-то вроде экспоната, который все разглядывали да еще и норовили руками потрогать.

Гитлер был все еще раздражен; однако, увидав след от кабаньего клыка, он несколько минут молчал, нахмурившись, потом покачал головой. Только сейчас, пожалуй, он по-настоящему осознал, что удар в шею был самым сильным ходом в сложившейся ситуации, поскольку даже меткому стрелку чрезвычайно трудно сделать смертельный выстрел в идущего зигзагами зверя. Роберт, знавший диспозицию охотников, сделал все возможное, чтоб остановить фатальный бег кабана в сторону фюрера, но поступил он так осознанно или в порыве ложной гордости — на этот вопрос мог ответить только он сам.

Карин позже рассказала Эльзе, что Герман считает — Лей меньше всего думал о фюрере; Эльза же передала ей слова Рудольфа — тот был убежден в обратном. И обе усмехнулись, понимая, что их мужья сказали самое сокровенное о себе. Истина же, как всегда, лежала посередине; правда, в какой-то момент она несколько попятилась в область потустороннего.

Вечером в Рейхольдсгрюн приехали трое вызванных Гессом хирургов, и это оказалось очень кстати, потому что у Лея началась сильнейшая головная боль, и врачи помимо ушибов обнаружили у него сотрясение мозга.

Казалось, на этом рождественские испытания, выпавшие на долю Роберта Лея, могли бы и закончиться, да не тут-то было. Около одиннадцати вечера его неожиданно вызвали к телефону. Лакей сначала сообщил хозяину, что звонит фрау Лей из Кёльна по неотложному делу, и Фридриху ничего не оставалось, как только сказать об этом Роберту, который пришел в ужас. Дело было в том, что, уезжая, он всегда оставлял жене точные сведения о своем местонахождении, но она еще ни разу в жизни ими не воспользовалась.

Выслушав первые фразы, Роберт испытал некоторое облегчение — дело не касалось детей, но потом несколько минут сидел, обхватив голову руками, видимо, осмысливая услышанное. Жена, а затем взявший трубку секретарь сообщили, что несколько часов назад в его машину, ехавшую по шоссе в сторону Майнца, врезался огромный «фиат», а затем по кабине уже опрокинутого «мерседеса» было сделано несколько выстрелов в упор. Его шофер, а также командир рейнских сил СА Гейнц Вебер погибли. Все произошло около трех часов дня; однако выехавшая на место полиция все это время разыскивала самого гауляйтера и лишь вечером сообщила в штаб СА.

— Сколько раз говорил этому болвану, чтоб не садился в мою машину! Мне ведь уже устраивали автомобильные катастрофы и, кстати, почти на том же месте, — сказал Лей Гессу, который зашел спросить, в чем дело. — Ладно, пусть земля ему будет пухом. Боюсь, Руди, нужно срочно ехать, а то они там без меня таких дров наломают. Этого сейчас допустить нельзя.

— Может быть, мне… — начал Гесс.

— Нет, старина, ни тебе, ни кому-либо другому там появляться нельзя. Нужно, чтобы все было тихо.

Возразить на это Рудольф не мог. «Чтобы все было тихо!» — такова стратегия партии до начала весны, и она требовала от всех несравнимо большего напряжения, нежели предыдущая «стратегия обострения», поскольку НСДАП была партией войны, а не перемирий.

— Пойду доложу фюреру, — сказал Лей, — а ты, пожалуйста, предупреди всех. Я прежде хотел бы попрощаться с Фридрихом и фрау Гесс, потом с остальными, кто еще не спит. И отдельно, если можно, с твоей сестрой. Вообще, она у вас… оригиналка. Кстати, можешь меня поздравить — я влюбился, как последний идиот. Но, по-моему, она во мне разочаровалась. К счастью…

Через полчаса, пожав всем руки, Роберт спустился к машинам. Шел чудесный мягкий снег, и от этого все казалось светлее. Он посмотрел на освещенные окна, помахал рукой стоящим на веранде женщинам, среди которых не было Маргариты. Ее не было и в других окнах, сколько он ни вглядывался.

Когда Рудольф сообщил о случившемся большинству общества, еще сидевшему в гостиной, Грета, выслушав, тихо ушла к себе и больше не показывалась. Рудольф постучал ей в дверь, передав просьбу Роберта, но она отвечала, что уже легла в постель. Все это вызвало у него смутные подозрения, однако он решил отложить размышления до утра.

Всю ночь он не мог уснуть, то и дело вскакивая и глядя в окно…

— Вот тебе и разгадка белого кабана, — сказал ему на прощанье Роберт. — Жидовский заговор, фатально движущийся на фюрера и по пути сметающий остальных. Но на этот раз мы перерезали ему глотку! Ты только вообрази, — продолжал он, поддразнивая склонного к мистике Рудольфа, — кабан налетел на меня как раз в