Читать книгу - "«…Ради речи родной, словесности…» О поэтике Иосифа Бродского - Андрей Михайлович Ранчин"

атрибута советских же праздничных концертов. В том же зеркале или на заднике сменяются банальные, предсказуемые действия, выраженные в столь же предсказуемых, трафаретных словесных формулах: дождь, как ему и полагается, идет, а собака, как и должно быть, лает. Затем появляются похотливая уродливая «тварь косая» со своей репликой и донимаемый ею инвалид. Завершается эпизод катреном, который составляют вырванные из разных диалогов реплики; благодаря их монтажу создается подобие разговора глухих.

Представление происходит на некой сцене, как будто бы театральной, о чем свидетельствует такая деталь интерьера, как «бархат ложи», в которой сидит «мэтр». Или же цирковой, о чем говорят строки «Мы заполнили всю сцену! Остается влезть на стену! / Взвиться соколом под купол!» (III; 301). И. С. Скоропанова заметила об этих строках: «…поэт как бы предлагает заканчивать абсурдный балаган»[410]. Сцена и купол здесь одновременно еще и метафоры земного мира и неба, напоминающие о знаменитом шекспировском афоризме: «Весь мир – театр»[411].

Сходство двух произведений Бродского не ограничивается тем, что в обоих запечатлено театрализованное действие на сцене. Персонажи обоих текстов – мертвецы. Один из участников шествия, персонифицированный Плач, трактует происходящее как своего рода погребальную церемонию и отпевание:

В Петербурге сутолка и дрожь,

в переулках судорожный дождь,

вдоль реки по выбоинам скул

пробегает сумеречный гул.

Это плач по каждому из нас,

это город валится из глаз,

это пролетают у аллей

скомканные луны фонарей.

Это крик по собственной судьбе,

это плач и слезы по себе,

это плач, рыдание без слов,

погребальный гром колоколов.

Словно смерть и жизнь по временам —

это служба вечная по нам,

это вырастают у лица,

как деревья, песенки конца.

Погре-бальный белый пароход,

с полюбовным венчиком из роз,

похо-ронный хор и хоровод,

как Харону дань за перевоз.

(I: 112–113)

Акцентировано, что шествие совершается в петербургском пространстве, имеющем признаки, ассоциирующиеся с агонией (сутолка/сутолока, дрожь, судорожный дождь, рифмующийся с дрожью и наделенный ассоциациями, отсылающими к похоронному плачу). Персонажам поэмы присуща мертвенность, что особенно очевидно в случае с любовниками:

Все та же ночь у них в глазах пустых,

Навеки обнялись, навек застыв,

в холодной мгле белеют их тела,

прошла ли жизнь или любовь прошла,

стекает вниз вода и белый свет

с любовников, которых больше нет.

(III; 82)

Тема Романса Скрипача – самоубийство, и после он кончает жизнь в петле, Торговец упоминает о другом способе свести счеты с жизнью – выпрыгнув из окна. (Мотив этот перекликается с трагикомическим буффонадным эпизодом из блоковской пьесы «Балаганчик», в финале которой Арлекин выпрыгивает в окно, оказавшееся нарисованным на бумаге.) Одна из строк, вложенных в уста князя Мышкина, – «умирать на Родине со страстью» (III; 105).

Персонажи «Представления», соотносящиеся с конкретными историческими лицами, носящие их имена, тоже давно мертвы: это Пушкин, Гоголь, Лев Толстой, «пара Александров под конвоем Николаши» (очевидно, Николай I и его сын Александр II и внук Александр III), «Герцен с Огаревым», «Сталин с Джугашвили». Правда, к числу мертвецов нельзя причислить такие персонификации, как Заграница, Мысли О Грядущем, Мысли О Минувшем, Вечер в Настоящем, а также прежде упомянутого Лебедя с Отраженьем, и типажи – такие, как «некто православный», пионеры, Мусор, Прокурор. Но персонификации и особенно типажи – жизненные амплуа имеются и в «Шествии» – это, кроме уже названных выше Плача, Любовников и Скрипача, Поэт, Усталый Человек, Лжец, Король, Честняга, Вор, Счастливый Человек. В финале «Представления» появляется Чорт (причем в том же, что и в «Шествии», архаичном написании), возникающий почти в самом конце – но не как действующее лицо, а как элемент фразеологизма «дом у чорта на куличках» (III; 301).

Как заметил Яков Гордин, в «Шествии» содержатся «настойчивые мотивы смерти»[412]. По характеристике Ольги Богдановой, длинный ряд из героев-теней – Арлекин, Коломбина, Поэт, Дон Кихот, Лжец, Усталый Человек, Скрипач, Король, Вор, князь Мышкин, Честняга, Плач, Торговец, Счастливец, Любовники, Крысолов, Гамлет, Чорт – представляет собой череду вариантов и вариаций жизненных представлений, главным образом связанных с шекспировским вопросом «Быть или не быть?», в очень упрощенном виде – жить или умереть. Именно смерть (мотив смерти) становится у Бродского средством/способом наиболее интенсивного переживания жизни и постижения бытийного смысла. Личностный план переживания драматической ситуации переводится поэтом в план метафизический, вселенский[413].

Предчувствие приближающейся, если не неизбежной, смерти в поэме Бродского связано, в частности, с угрозой атомной войны. Об этом, например, говорится в комментарии к Романсу Короля:

Кошмар столетья – ядерный грибок,

но мы привыкли к топоту сапог,

привыкли к ограниченной еде,

годами лишь на хлебе и воде,

иного ничего не бравши в рот,

мы умудрялись продолжать свой род,

твердили генералов имена,

и модно хаки в наши времена;

всегда и терпеливы и скромны,

мы жили от войны и до войны,

от маленькой войны и до большой,

мы все в крови – в своей или чужой.

Не привыкать. Вот взрыв издалека.

Еще планета слишком велика,

и нелегко все то, что нам грозит,

не только осознать – вообразить.

(I; 100)

Тема апокалиптической атомной войны развернута также в комментарии к Романсу Торговца:

Но к нам идет жестокая пора,

идет пора безумного огня.

(О, стилизованный галоп коня,

и пена по блестящим стременам,

и всадник Апокалипсиса – к нам!)

Идет пора… Становится темней.

Взгляни на полуплоть полутеней,

взгляни на шевелящиеся рты —

о, если б хоть таким остался ты.

Ведь, может быть, они – сквозь сотни лет

каких-то полных жизней полусвет.

Огонь. Элементарная стрельба.

Какая элегантная судьба:

лицо на фоне общего гриба,

и небольшая плата наконец

за современный атомный венец

и за прелестный водородный гром…

(I; 117)

О «похоронах века» в грядущей войне и о страшном круговороте живых и мертвых вещает и последний из персонажей-масок поэмы Чорт:

Новобранцы, новобранцы, новобранцы!

ожидается изысканная драка

<…>