Читать книгу - "Из Кисловодска в Кисловодск. 1918–1919 - Всеволод Евгеньевич Милоданович"

После упомянутой смены командиров Ясржембский остался при роте на беженском положении (возможно, что он был поляком только по фамилии, а Лембке – наоборот?).

Между тем, польская дивизия получила на Днестре боевую задачу на участке между французами в Бендерах и греками южнее и должна была подвинуться. С ней должны были передвинуться и мы в какую-то молдаванскую деревню, названия которой не помню. Погода испортилась, под дождем мы перешли на новое место.

Южная Бессарабия отличается тем, что тут каждое село населено иным народом (включая сюда совершенно невероятных «гагаузов»). Национальность сел можно определить издали. Молдавские можно узнать по акациям и кукурузе. Акации – деревья наиболее бесполезные, даже тень у них плохая, но кукуруза у них все! Кукурузой покрыты хаты, надворные постройки и заборы – из кукурузы, лошади и скот питаются кукурузой, а кукурузная мука – «Фаина де Папушой» по-румынски – служит им главной пищей в виде «мамалыги» (ею питаются также собаки и даже кошки!). Эта мамалыга стала и нашей главной, почти единственной пищей.

Кроме молдаван ее, вероятно, никто не ел и не знает, что это такое, а потому объясню: мамалыга варится в воде из грубой кукурузной муки, пока не получится чрезвычайно густая каша или очень жидкий хлеб без корки. Положенная на блюдо она имеет вид хлеба. Под нее заранее подкладывается толстая нитка с торчащими концами. Потом нужно взять эту нитку за концы и одновременно потянуть их вверх, и таким образом «нарежутся» порции.

Для того чтобы придать ей какой-нибудь вкус, она сдабривается подходящим материалом, смотря по средствам хозяина: растопленным салом со шкварками, творогом и т. д., и становиться вполне приемлемой (на голодный желудок!). Ее неприятное свойство: в желудке она увеличивается в объеме примерно вдвое, и это впоследствии создает затруднения.

И вот, хозяин, видя, что мы сидим в хате с утра, курим и ничего не едим, к вечеру приносит нам мамалыгу! Таким образом, мы ели один раз в день. Как я узнал в Австралии, этого способа придерживаются (по тем же причинам, что и мы) сотни миллионов индусов и доживают иногда даже до 40 лет! Мы, безусловно, хотели жить дольше, а потому делали некоторые шаги к улучшению нашей пиши. Карпов свел знакомство с поварами какой-то ближайшей польской роты и стал получать по утрам кофе на всех нас! Это было очень приятно!

Раза два этот же повар прислал нам даже суп. Однажды и Христус что-то раздобыл! Не помню что, но что-то весьма кстати. Мы также сделали открытие, что в деревне имеется жидовская лавочка. Пошли туда и предложили жиду украинские деньги. К нашему удивлению, он согласился их принимать по курсу, насколько помню, 4 руб. за одну лею. Мы, конечно, согласились и даже нашли этот курс для себя очень выгодным! К сожалению, в этой лавчонке почти ничего не было, хотя и было главное – табак! Смутно помню, что как будто бы мы у него раза 2–3 приобрели хлеба. Но главной пищей все же осталась хозяйская мамалыга. Честь и слава этому молдаванину!

Хотя мы, сберегая наши силы, и сидели в хате, но все же иногда вылезали из нее прогуляться и таким образом познакомились с некоторыми коллегами по несчастью. Среди «аристократии» нам показали Кочубея и добавили, что он играл какую-то роль при Гетмане[131]. Затем мы познакомились с генерал-майором Нееловым, тощим и с Георгиевской ленточкой в петлице шинели. Говорили, что это – начальник одесской артиллерии. Мы ему, понятно, представились. Он обратил внимание на мою фамилию, спросил, не сын ли я его однокашника, с которым вместе он в 1887 году окончил Михайловское артиллерийское училище. Получив утвердительный ответ, он возымел ко мне долю симпатии, а мы все составили ему компанию в дальнейшем странствии.

Среди младших был симпатичный поручик Филиппов, имевший на погонах чашу, что означало, что он был в чехословацком легионе, который, по моему мнению, совершенно не вовремя оставил. Из прочих остановил на себе наше внимание поручик Варавва. Он имел целую коллекцию дамских часов! «Откуда они у Вас?» – удивись мы. «От дам, – ответил он. – В Киеве нас была небольшая компания безработных офицеров, и мы занимались тем, что заводили знакомства с дамами, а потом приглашали их в одно кафе, с хозяином которого мы были в стачке. Хозяин подсыпал в кофе сонного порошку, и, когда наша гостья засыпала, мы ее обирали!» Если эта история была правдива, то фамилия собственника коллекции отвечала его профессии, а если его рассказ был выдуманный, то могло быть и то, что его папа-ювелир дал ему эту коллекцию на дорогу. Но об этом мы его не спросили.

Во время пребывания в этой деревне мы услышали о таком происшествии. Польские офицеры устроили где-то вечеринку с оркестром, который исполнил «Боже, Царя храни!». Наш майор Лембке в речи к собравшимся послушать музыку местным жителям призывал их к восстанию против румын. Получился скандал, и генерал Желиговский был вызван в Бухарест для подачи объяснений. Лембке был «усунут с посади», в командование ротой вступил снова полковник Ястржембский.

Спустя некоторое время Желиговский опять поехал в Бухарест и предложил нам переменить в банке наши деньги на румынские. Рота собралась для сбора денег, составления списка и выбора трех человек для отвоза денег в штаб дивизии. Ко мне стали подходить незнакомые мне офицеры и спрашивать мою фамилию. Избранными оказались барон Мейендорф, Кочубей и я. Когда результат был объявлен, один из офицеров сказал мне: «Вы хорошенько смотрите за этими политиками, чтобы они не сбежали с нашими деньгами!» Все рассмеялись. Затем мы трое вооружились длиннейшими французскими винтовками, сели в реквизированную повозку, поехали в штаб дивизии и сдали деньги. Не помню, сколько лей я потом получил, но они мне очень пригодились! Честь и слава Желиговскому!

Наш жид тоже ездил куда-то для обмена украинских 50-рублевок, которыми мы с ним расплачивались, и потом жаловался нам, что потерпел страшный убыток и, конечно, поднял цену своих товаров. Замечу между прочим, что, как мы слышали, польская дивизия расплачивалась с местными жителями украинскими деньгами одесского производства, такие уж были времена!

9. В дальнюю дорогу!

Прошел апрель, а может быть и целый май – теперь трудно сказать, так как мой дневник утерян, и вдруг пришел приказ идти в Каушаны для погрузки в вагоны. Это означало, что