Читать книгу - "Демидовы - Николай Демидов"

Генри Бессемера, который в 1856 году сконструировал первый конвертер для продувки. Основным преимуществом бессемеровского процесса перед мартеновским была его дешевизна. Но не надо думать, что все заводчики так вот сразу начали заменять домны конвертерами. Новый метод прокладывал себе дорогу постепенно, преодолевая косность и инерцию, и демидовский пример способствовал его внедрению по всей стране.

19 февраля 1861 года император Александр Второй издал манифест «О всемилостивейшем даровании крепостным людям прав свободных сельских обывателей». По этому манифесту крепостные крестьяне получили личную свободу и гражданские права. Отныне они могли свободно распоряжаться своей жизнью и имуществом. Земля оставалась в собственности помещиков – на неодушевленную собственность своих подданных император не покушался, но крестьянской общине должны были выделяться земельные наделы. За пользование этими наделами нужно было отрабатывать барщину или выплачивать оброк. Отныне помещики могли рассчитывать только на то, что они получали в уплату за арендуемую землю, бесплатному и принудительному рабскому труду настал конец. Но это только на словах и на бумаге, а на деле многое продолжало двигаться по старой колее. На демидовских заводах фактически сохранилась система приписки крестьян, но их труд отныне приходилось оплачивать (пусть и по грабительским расценкам, но все же оплачивать), и это отрицательно сказалось на прибыли.

Павел Павлович решил пойти по дипломатической стезе и в 1863 году стал сверхштатным секретарем русского посольства в Париже. Служба была для него очередным развлечением, способом борьбы со скукой, не более того. С жалованьем дело ясное, для владельца огромного состояния никакое жалованье ценности не представляло, ну а что касается чинов, то высокий чин можно было купить за крупное пожертвование. Не напрямую, конечно, а в приложение к ордену, пожалованному за заботу о благе общества. Орден Святого Равноапостольного князя Владимира, который был установлен «в награду подвигов, совершаемых на поприще государственной службы, и в воздаяние трудов, для пользы общественной подъемлемых», в первой степени приносил своему обладателю чин не ниже третьего класса, а во второй – не ниже четвертого. Но дороже любых чинов была возможность именоваться князем Сан-Донато в пределах Российской империи, пожалованная Павлу Павловичу в 1872 году императором Александром Вторым. Незадолго до того титул князя Сан-Донато подтвердил король только что образовавшейся Италии Виктор Эммануил – подтверждение понадобилось по причине прекращения существования Тосканского герцогства в качестве суверенного государства. Таким образом, Павла Павловича Демидова можно назвать «полноценным» князем, в отличие от его дяди Анатолия Николаевича, который в Европе был «Вашим сиятельством», а в России – всего-навсего «Вашим превосходительством»[83]. Оба государя – и итальянский, и российский, также подтвердили право передачи титула князя Сан-Донато по наследству, по праву первородства. Таким образом, при Павле Павловиче Демидовы утвердились в княжеском достоинстве, правда, ненадолго. В России титулов не стало после Октябрьской революции 1917 года, а в Италии – в 1946 году, после того как была провозглашена республика.

Никто из предков Павла Павловича не имел привычки сорить деньгами. Демидовы тратили много (Павел Григорьевич был исключением, подтверждавшим правило), но никогда не сорили деньгами в прямом смысле этого слова. Расточительство юного Николая Никитича, о котором упоминалось выше, во‐первых, было следствием неопытности, а во‐вторых, не шло ни в какое сравнение с расточительством Павла Павловича, который швырялся деньгами налево и направо без счета и вдобавок имел пагубную страсть к картам, которыми никто из его предков и близкой родни особо не увлекался. Сиживали, конечно, Демидовы за ломберными столами, без этого в светском обществе обойтись было нельзя, но играли в пристойные «коммерческие»[84] игры вроде виста или появившегося позже преферанса, а «азартных» игр, в которых выигрыш определялся одной лишь удачей, избегали. А Павел Павлович, если верить современникам, не брезговал и вульгарным штоссом, в котором выигрыш или проигрыш определялись тем, на какую сторону легла карта – налево или направо. Вдобавок ко всему Павел Павлович проявлял чрезмерную щедрость к своим друзьям из числа «сливок общества»: потомку простого тульского кузнеца льстило внимание Рюриковичей и Гедиминовичей[85], а те беззастенчиво этим пользовались. И если в Петербурге Авроре Карловне удавалось хоть отчасти контролировать поведение сына и его расходы, то в Париже, куда Павел Павлович переехал в 1863 года под предлогом службы в качестве сверхштатного секретаря при русском посольстве, он, что называется, слетел с катушек. Разумеется, Павел Павлович не мог жить в нанимаемом доме, это противоречило семейным традициям и ущемляло бы достоинство князя Сан-Донато. Он купил участок в центре французской столицы и начал спешно возводить на нем дворец, а в качестве загородного поместья приобрел виллу в Довиле, на побережье Ла-Манша.

Как по-вашему, почему в 1865 году Аврора Карловна продала бриллиант «Санси», который ей подарил первый муж наутро после свадьбы. Обстоятельства дарения и то, что даритель покинул наш бренный мир, придавали подарку некое сакральное значение, а кроме того, владеть таким бриллиантом было весьма престижно, но Аврора Карловна рассталась с ним за сто тысяч британских фунтов, что примерно соответствовало одному миллиону рублей. А что прикажете делать, если нужно оплачивать долги сына, не знающего счета деньгам? С целью контроля за Павлом Аврора Карловна на зиму переезжала в Париж, но мальчик вырос и уже не слушался матушку. Можно предположить, что уральские заводы представлялись Павлу Павловичу неким Эльдорадо, неиссякаемым источником золота. Что ж, когда-нибудь до этого должно было дойти – рано или поздно в любом богатом семействе появляются транжиры.

По сути, оплачивая долги сына, Аврора Карловна расплачивалась за свои ошибки, ведь это по ее вине Павел стал таким – слишком уж баловала в детстве, а когда спохватилась, то осталось только сокрушаться (недаром же в народе говорят, что учить, то есть пороть, ребенка следует, пока он лежит поперек лавки[86]).

«Его биографы говорят, что он хотел узнать нищету и бедствия: посещал больницы, тюрьмы и притоны в Париже, Лондоне, Петербурге и Киеве, – пишет Огарков. – Это нам представляется в особенности интересным и романтическим: “великолепный” Демидов в притонах нищеты и порока! Не представляло ли это симптома гуманной совести, сознавшейся в долге своем перед забитою и угнетенною нищетою? Или Сан-Донато делал это просто в припадках тоски, угнетавшей его частыми приступами среди невероятной окружающей роскоши?»

В 1865 году Павел Павлович за участие в скандальной дуэли, точнее говоря, не столько скандальной, сколько получившей широкую огласку, был переведен из Парижа на службу в Вену, где весной 1867 года познакомился с Марией, дочерью князя Элима Петровича Мещерского. Князь Мещерский, умерший в 1844 году, когда Марии не было еще и года, ничем не прославился, но его дочери было суждено стать первой (и, пожалуй, единственной) любовью Александра Александровича Романова, будущего императора Александра Третьего. Последняя обер-гофмейстерина[87] российского императорского двора Елизавета Нарышкина писала в своих мемуарах о том, что Мария Мещерская