Читать книгу - "Философская топология русской культуры - Сергей Александрович Азаренко"

4.3. Диглоссия и реализм культуры

Переплетение языка и вещей в общем для них пространстве предполагает превосходство письменности. При таком положении дел отсутствует различие между видимым и читаемым, между наблюдаемым и сообщаемым, образуется единая и однородная плоскость, в которой взгляд и язык перекрещиваются между собой до бесконечности. В «Словах и вещах» М. Фуко отмечает, что знание в этом случае состоит в отнесении языка к языку, в воссоздании великого однородного пространства слов и вещей, в умении заставить заговорить всё, то есть вызвать появление над всеми знаками второго слоя – комментирующей речи (в предыдущем параграфе это явление мы рассмотрели со стороны производства «замороженных» знаков). Мы полагаем, что это явление имело место в западной «схоластической» традиции толкования. В русской «мистической» традиции православие всегда сопротивлялось истолкованию. В нашей традиции текст Библии – не просто Писание, а Священное Писание, оно подобно по сакральному семантическому статусу Святой земле, Святой Троице, Святому семейству, святой воде. В. Топоров отмечает, что слова «свет», «священное» образовалось от svet’, что означает «вспухать, набухать, возрастать, даровать благо, силу», и потому «священное» для русского есть «цельное», «нетронутое»: оно соотносимо с явлениями Девы Непорочной, обетом безбрачия у монахов, молчанием.

Семиотики отмечают то влияние, которое до сих пор оказывает на речевое поведение носителей русской культуры явление церковнославянской диглоссии (Лотман, Успенский)[122]. Как нам кажется, оно основывается на выявленном нами особом положении письменности в нашей культуре. В самом деле, в принятии решения носители культуры ориентируются не только на конкретные ситуации, но также на набор действий, известных в отношении ситуации данного типа; этот «набор» действий дается исторической информацией, известной в данном обществе. Другими словами, набор возможных событий (действий), которые могут быть представлены, генерируется данным культурным (историческим) языком и равно является значимым как для отдельного лица, так и для общества в целом. Особенно важным в этом отношении являются базисные тексты данной культуры (Гомер для классического периода, корпус теологических текстов для христианской культуры), поскольку они дают полноту исторического понимания и базисную структуру языка культуры.

Диглоссия представляет собой такой способ сосуществования двух языковых систем в рамках одного языкового коллектива, когда они находятся в дополнительном распределении, соответствуя функциям одного языка в обычной (недиглоссийной) ситуации. Аналогичное положение дел было зафиксировано Фергюсоном (1959) в арабских странах, в Греции, в немецкой Швейцарии и на Таити. При этом речь идет о существовании книжной языковой системы, связанной с письменной традицией (и вообще непосредственно ассоциирующейся с областью специальной книжной культуры), и некнижной системы, связанной с повседневной жизнью: по определению, ни один социум внутри данного языкового коллектива не пользуется книжной языковой системой как средством разговорного общения.

Отмечается, что книжная языковая система противопоставляется по способу усвоения, приобретения: если некнижная система усваивается естественным путем, то книжная – в процессе формального обучения, что само по себе предполагает определенную кодификацию, то есть наличие эксплицитно сформулированных правил. Таким образом, книжная языковая система накладывается на некнижную как вторичная, она приобретается в более зрелом возрасте. В обоих случаях сохраняется принцип «сначала было слово», который надо понимать не догматически, но социально-культурно: слово – знак сообщения (со-общения поколений прежде всего).

Для российской культуры характерным является то обстоятельство, что книжный язык выступает не только как литературный (письменный), но и как сакральный (культурный) язык, что обусловливает как специфический престиж этого языка, так и особенно тщательно соблюдаемую дистанцию между книжной и разговорной речью. Б. Успенский отмечает, что если вне диглоссии одна языковая система нормально выступает в разных контекстах, то в ситуации диглоссии разные контексты соотнесены с разными языковыми системами. Внешний наблюдатель (иностранец или исследователь) констатирует в этом случае наличие двух разных языков. В отличие от двуязычия, то есть сосуществования двух равноправных и эквивалентных по своим функциям языков, являющихся переходным явлением (поскольку нет необходимости в дублировании функций одного языка другим), диглоссия представляет собой очень стабильную языковую ситуацию, характеризующуюся устойчивым функциональным балансом (взаимной дополнительностью функций). Как показывает история, в арабских странах и в России ситуация диглоссии может сохраняться в течение многих веков. Феномен диглоссии сказался на способе употребления в русской культуре таких, например, существенных понятий, как «правда» и «истина».

«Правда» – понятие, близкое по значению понятию «истина», но в русском языке и философии оно служит также выражению дополнительного смысла, связанного с указанием, с одной стороны, на подлинную вселенскую истину, а с другой – с указанием на предельную личную убежденность говорящего. Русское слово «правда» этимологически связано с корнем ргау; соответственно, правда может выступать в таких значениях, как обет, обещание, присяга, заповедь, правило, договор, закон. В основе семантики этого слова лежит представление о божественном порядке (ср. синонимичные выражения преступить правду или преступить закон, а также название «Русская правда» как свод законов). Правда может пониматься как договор между человеком и Богом, и в этом смысле это слово семантически связано со словом «мир» (община). Семантика слова «мир» также воплощает идею божественного договора с людьми, реализованную в социальном (и пространственном) плане.

Уместно вспомнить рассуждения Платона о справедливости, которая есть то, что правит всем. Между тем слово «истина» образовано от местоимения is-to и, таким образом, этимологически соотносится с лат. iste «этот», «тот» и т.п. Таким образом, правда осмысливается как божественное начало, а истина – человеческое. Так, в Псалтири говорится, что истина от земли восходит, а правда с небес принимается, а в греческом тексте слову правда соответствует dikaiosundz «справедливость, законность, правосудие», а слову истина — а1еtеiа «действительность». В такой перспективе характерно противопоставление правды и кривды. Итак, если истина соответствует реально переживаемой действительности, то правда – высшей духовной действительности, подлинной реальности.

В дискурсе русских философов, начиная с Ф. Достоевского и Вл. Соловьёва, устойчиво воспроизводится смысловая иерархия правды и истины. Русский философ, выступающий за правду, стоит за такую истину, которой следует еще добиться, за правду, включающую в себя такой жизненный идеал, в котором поступки отдельного человека находятся в соответствии с требованиями этики. Истина у русских мыслителей порою становится относительной, ибо ее можно менять по усмотрению. Более того, она оказывается подчиненной правде. П. Флоренский отмечал, что истина происходит от «естина», от того, что есть на самом деле и принадлежит самому сущему. И потому истина есть живое существо, и гносеология должна выступить в форме гносеургии, то есть преобразования познающего субъекта. Ибо истина как воплощение живого может познаваться только жизнью, цельным способом человеческого бытия, а не отвлеченно логическими средствами. Онтологизм