Читать книгу - "Александр Тиняков. Человек и персонаж - Роман Валерьевич Сенчин"

буржуазный вид»; если и пил, то не хронически, а запоями; многочисленные рецензии доказывают, что он, в отличие от многих нынешних литературных журналистов, читал книги перед тем, как отзываться на них.

А теперь к письмам.

Тиняков Садовскому, 26 сентября 1914 года:

…Поистине, я обречен на собачье существование! Пропьешь какую-нибудь десятку, а после голодай. Но ведь не могу же я выносить все время ужасного одиночества комнаты: надо же человеку куда-нибудь пойти!

Садовский Тинякову, 29 сентября 1914 года:

Вы мне напоминаете человека, который стоя у горящей печи и наблюдая, как тлеет и понемногу занимается его платье, грустно говорит: «горю и гибну», но отойти от огня не хочет. О таких людях справедливо говорят: «туда тебе и дорога».

Сетования Ваши на судьбу мне решительно непонятны. Все зависит от нас самих. Судя по тому, как наладились Ваши отношения с отцом, Вы могли бы теперь жить на своем хуторе, хозяйничая, иметь ренту и заниматься в то же время собиранием книг и писательством. Вы же предпочитаете сиденье в похабных и грязных кабаках, голодовку с Манычами и ему подобной сволочью, о которой одна мысль вызывает во мне негодование. Видно, закваска доктора Валерия Смирнова (Вардван Варжапетян сделал здесь примечание: «водка-„смирновка“». – Р.С.) крепко въелась в Вас, и если я от нее освободился, то это потому что заражен был ею в 23 года от роду, вы же восприняли ее юношей 17-ти лет. <…>

Поймите же раз и навсегда, что присутствие бабье, будь хоть она царевна, только портит жизнь, что жить можно лишь вполне одному. Какой же Вы после этого «Одинокий»?

Еще преподам Вам дружеский совет: пока Вы не будете прилично одеты и причесаны, пока не научитесь мыть лицо и руки и подтираться бумажкой, а не пальцем, до тех пор успеха у женщин иметь не будете и Ваши мечты о женитьбе останутся лишь мечтами. Для бабы главное – внешность. <…>

В Москве говорил о Вас с Ходасевичем, и оба мы дружно и много Вас ругали.

Такой свой портрет и такие советы Тинякову вряд ли были приятны, и он начал отвечать своему недавнему благодетелю не только в письмах, но и в печати.

Причиной их конфликта, впрочем, Николай Богомолов считал «сближение Тинякова с четой Мережковских, которые, по всей видимости, предполагали обрести в нем если не полного сомышленника, то близкого по духу публициста, которого можно использовать в различных целях: доверять ему рецензировать (под строгим контролем) свои произведения, задавать темы для обсуждения, чтобы затем можно было в полемике реализовать собственные устремления, обретать союзника в различных газетных и журнальных предприятиях».

В подтверждение своей мысли Богомолов приводит отрывок из письма Тинякова Садовскому: «Мережковский прислал мне полное собрание своих сочинений и несколько очень лестных писем. По совести сказать, это – честь, еще не заслуженная мною, и, конечно, – счастье великое. Я буду писать о нем большую статью и, вероятно, прочту публичную лекцию (мысль о лекции пришла в голову не мне) <…>. Толстой, Достоевский и Мережковский – самые значительные русские писатели; даже Пушкин – при всем его художественном таланте и уме, не сказал слова столь значительного, какое сказали они. Над ними только Тютчев и З.Н.Гиппиус»[53].

Конечно, крепостнику Садовскому такое восхваление либералов было оскорбительно, и он оскорблял Тинякова. А тот решил мстить…

Под псевдонимом Иван Чернохлебов Александр Иванович опубликовал в журнале «Голос жизни» рецензию на сборник Садовского «Озимь. Статьи о русской поэзии».

Рецензия называется «Критика с погоста»[54] и интересна не только в контексте «тиняковской истории» и как деталь тиняковского мировоззрения (которое, несмотря на его «неустойчивость», все же было), но и сама по себе.

В рассказе А.М.Ремизова «Жертва» изображен очень странный господин. В обществе живых людей он томится, скучает, делает и говорит всякие нелепости и несообразности, но стоит кому-нибудь поблизости умереть, он спешит ко гробу умершего и с наслаждением созерцает черты покойника. В конце рассказа разъясняется, что описанный господин вел себя так странно потому, что – вследствие некоторого весьма запутанного случая – он только по видимости был живым, на самом же деле давно был покойником.

Какой «странный случай» произошел с г. Садовским, мы не знаем, но что он – «сродни» ремизовскому герою, это несомненно. Всегда во всех его писаниях было явственно видно тяготение к «покойникам» и упорное нерасположение к живой жизни, к современности. <…>

Все хорошее и достойное – в прошлом; в настоящем все – тлен, пошлость и мерзость; вот последняя и постоянная мысль всех писаний г. Садовского. <…> Особенно же ясно его «покойническое» отношение к миру сказалось в его новой брошюрке «Озимь». От Бальмонта и Брюсова до Вербицкой и «футуристов» – всё, по его мнению, в современности плохо, низменно и уродливо. Поэзия Брюсова – «мяуканье павиана» (стр. 44), Бальмонт «нейдет дальше коньяка и флирта» (стр. 23), «вся современная журнальная литература – болотная плесень» (стр. 26), «давно вся литература русская превратилась в пустой огромный кокон, – где ткут дрянную и гнусную паутину адриановы» и пр. (стр. 27) и т. д., и т. д. Спору нет, в современности много дурного, допустим даже, что в области литературы сейчас дурного гораздо больше, чем хорошего. Где же искать избавления, кто принесет его? А вот кто: «в деревенской глуши, в городках уездных, на постоялых дворах, на родительских погостах сидят те, кому дано двинуться, обновить Россию и освободить ее искусство и язык». Ответ невероятный в устах живого человека, но г. Садовской отвечает именно так («Озимь», стр. 28). По его мнению, Россию обновят те, кто «сидят на родительских погостах»! Мертвец проговорился, душа покойника не вынесла «зеленого шума» и завыла по тишине «родимых могилок». <…>

Возмутительно, когда «футуристы» во имя собственной бездарности отрекаются от бессмертных гениев прошлого, но во много раз возмутительнее, когда отрицают современность во имя «родительских погостов». <…>

Не за «футуристов» и не за Валерия Брюсова, «посрамленных» г. Садовским, поднимаем мы наш голос, а за жизнь – вечную, непрерывную и даже в уродстве внешнем внутренне-прекрасную! Пушкин – не враг нам и нашей современности, а друг, быть может, более близкий, чем своим современникам, но до костей его, тлеющих на каком-то погосте, нам дела нет! Пусть сидят там герой ремизовской «Жертвы» и Борис Садовской. Можно и должно бороться с уродствами в литературе, нельзя отказываться от любви к бессмертному прошлому, но ждать, что спасение придет «с погостов», и бить костями мертвецов по живым людям живой человек не может.

Иван Чернохлебов

* * *

Вскоре после публикации