Читать книгу - "Театр – волшебное окно - Коллектив авторов"

Но пронзившим душу, оставшимся в памяти на всю жизнь был князь Мышкин Смоктуновского в довольно посредственном спектакле Г. Товстоногова «Идиот».

Такого перевоплощения, такой живой жизни в роли я больше не видела, хотя талантливых актеров в обеих столицах было много.

Это был живой Иисус Христос. Тихий взгляд сострадания, боли, любви проникал в душу, пронзал ее, волновал, тревожил, звал.

Люди так не смотрят. Люди так не говорят. Голос его, чуть усталый, чуть надтреснутый, обволакивающий, полон был небесного объема, высшего знания и обреченности. До сих пор стоит в ушах «Парфен, не верю!» – беспомощный вскрик гибнущего Христа.

Что бы и как бы ни говорили, ни проживали свои жизни в их ролях даже такие талантливые артисты, как О. Борисов – Ганя, Е. Лебедев – Рогожин, они рядом с князем Мышкиным были театральными персонажами, а И. Смоктуновский один был живой, настоящий, он один нес высшую правду, недоступную правду, извечную мечту о человеке-Боге, о предопределенной гибели высшего в хаосе человеческих страстей. Это ведь невозможно сыграть – князя Мышкина, невозможно в это поверить. Низменное начало, «страсти роковые», так давно и безоговорочно победили в людях, что Христос может быть лишь символом, обозначением высшего начала, но никак не живым человеком.

Но в спектакле был живой человек – князь Мышкин, и ему безусловно, страстно верила душа, тянулась к нему, любила его. Да, здесь «кончалось искусство», и «дышала» высшая правда.

То, что за пределами возможного, мы называем гениальным. Гениальным было исполнение роли князя Мышкина И. Смоктуновским.

Не только театр. Песни Окуджавы стали родными, личными, необходимыми. Пели их в застолье, на дружеских встречах, пели детям и с детьми, мурлыкали себе под нос. Нежные, грустные, слегка ироничные, эти песни предупреждали: Возрождение не будет долгим, коротким будет «глоток свободы», что при дверях возвращение постылой жизни. Да разве мы сами в глубине души не знали этого? Потому, может быть, и торопились так.

А каких гастролеров подарило это десятилетие!

Все ведущие театры Европы играли в Ленинграде («все флаги в гости будут к нам!»). Мы смеялись на «Трех мушкетерах» Р. Планшона, замирали от космического голоса А. Папатанасиу, с нежностью слушали прекрасную Марлен Дитрих, каждая песня которой была спектаклем.

Л. Оливье, Ж. Вилар, Ж. —Л. Барро, Ив Монтан, и С. Синьоре. Нам, иногда чудом, но удалось увидеть их на ленинградской сцене.

Ах, сколько, сколько было этих впечатлений, потрясений, удивлений, восторгов от того, что такое возможно, что оно есть, что оно доступно нам – театр без границ. Это нам-то, глухонемым слепцам сталинской эпохи!

А кино! У нас тоже с «Летят журавли» началось пробуждение. Но какое кино оттуда, прежде всего из Италии! После неореализма (им началось возрождение Италии после эры Муссолини), появились Л. Висконти, Ф. Феллини, М. Антониони. Они перевернули представление о кино и его возможностях. Потрясение от их фильмов трудно передать, это было открытие нового мира, новой планеты – кино, и этому миру было все подвластно: тончайший психологизм, язвительная ирония, драматизм обреченности, трагедия разрушения и распада. А как строился кадр! Красота, живописность, точность, необходимость. А музыка Нино Роты. Она не была фоном, часто назойливым и лишним, она была частью всего организма фильма, частью замысла режиссера (прежде всего Феллини). Конечно, ходили по многу раз и на «Ночи Кабирии» и на «Дорогу» Ф. Феллини и на «Семейный портрет в интерьере» и на «Людвига» Л. Висконти. Эти фильмы меняли душу, меняли мировоззрение, не говоря об эстетическом наслаждении, которое они несли.

Для многих из нас это были годы второго рождения, душевного и духовного преобразования, развития. Из 60-х мы вышли другими людьми.

Тем драматичнее стал 1968 г. с его танками на чужой территории, с закручиванием гаек, власть очнулась от обморока и поставила все на свои места. Будущее страны, а, значит, наше будущее было украдено, будущее процветание свободного государства, наше гражданское достоинство было украдено. С тех пор и катимся, катимся по наклонной. И докатились.

Но я не о том, я – о 60-х, которые начинались для меня, моего мужа, поэта М. Лебедева, и других молодых людей в доме Мгебровых на Манежной площади, в большой комнате коммунальной квартиры, весьма аскетичной, несмотря на рояль и легкие театральные занавеси. Александру Авельевичу Мгеброву было в это время 75 лет. Он был красив. Скульптурное лицо, крупные черты, светлые глаза, длинные седые волосы. Статен, высок, подтянут, без сутулости, без дрожи в руках, почти спортивен. Грузинский патриарх, профессор – словом, актер. Актер – с головы до пят. У него было долгое разнообразное прошлое. Кадетское училище, Михайловское артиллерийское училище (отец был генерал-лейтенантом), революционная деятельность – в театр он пришел в 22 года. Поступил в труппу Орленева, который стал его учителем, отчасти другом. Потом Н. Евреинов, МХТ, театр В. Комиссаржевской, В. Мейерхольд, наконец, Александринка, где с перерывами он прослужил почти 30 лет. С 1956 года А. А. Мгебров ни в каком театре не служит, пишет книги ор театре, ставит спектакли силами народных театров.

Это был актер старой, орленевской школы, он вряд ли мог услышать и принять тот театр, который начинался, которым мы так восхищались. Все его симпатии и пристрастия остались в далеком прошлом. Но хотелось играть, учить, быть живым в профессии. Так и возник наш кружок, мгебровская домашняя труппа. Среди нас, молодежи, не было актеров, но все любили театр, хотелось действия, единомыслия, к тому же все прекрасно относились к Александру Авельевичу и его семье.

Жена его, Виктория Владимировна Чекан, в молодости актриса, сохранилась живым, добрым, талантливым в актерском деле человеком. Дочь, Виктория, тоже актриса, преподавала сценическую речь в институте культуры.

Нас, молодежи, было человек 10–15. Мы приходили к Мгебровым 2 раза в неделю, читали стихи, ставили отрывки из классики, Виктория Владимировна изумительно и очень современно читала Пушкина («Маленькие трагедии», стихи, особенно любим нами был «Моцарт и Сальери»).

Александр Авельевич читал (декламировал) монологи. Поставлены были сцены из «Короля Лира», где господствовал и голосом и фактурой Лир – Мгебров. Единственный спектакль, который был поставлен полностью и сыгран на сцене Эрмитажного театра, был «Фауст» Гете. Драматического «Фауста» не ставили нигде, и в этом смысле он был уникален. Эрмитажный театр, как известно, небольшой, заполнен был не полностью, но у собравшихся спектакль имел успех. Мгебров не играл в нем, был постановщиком. Маргариту играла его дочь, Виктория Мгеброва-Чекан, играла талантливо.

Однако, вскоре после спектакля, который был статичным, скучно классическим, его не коснулись ветры времени, произошел раскол в нашей маленькой труппе. Самый талантливый из