Читать книгу - "Королевы второго плана - Сергей Владимирович Капков"

в неизвестном направлении. Мы с мамой стояли и плакали. Я в это время как раз прорвалась в Ленинград, приехала буквально зайцем на поезде. И мы долго не имели от Павла никаких известий. Как потом выяснилось, ребят направили в какую-то школу, затем на фронт, там брат отморозил ноги. Их оттирали спиртом и давали спирт пить. Естественно, у мальчишки сложилось впечатление, что спирт – это спасение. И так он понемногу пристрастился, а потом стал пить ужасно. Ужасно пил! Но – трезвый ли, пьяный ли – он всегда оставался на высоте. Причем Павел нашел в себе силы сделать перерыв – он не пил два года до рождения детей, чтобы оградить их от последствий своего алкоголизма. А под конец беременности жены вторым ребенком опять сорвался. И вдруг однажды Павел решил бросить. Его приятель, правда, помог устроиться в больницу, брату делали какие-то уколы, после которых он целые подушки кислорода выдыхал. И я спросила: «Павел, а что тебя на это натолкнуло?» Он ответил: «Я пришел домой так пьян, что ничего не понимал. И вдруг увидел безумные глаза жены…» И это ему так запало в душу, что он обратился к своему товарищу-врачу Лёне Семенову за помощью. Последние двадцать три года, до самой смерти, он не пил. И к чему я веду – здесь большая заслуга и Николая Павловича Акимова, который в этот период его взял к себе и стал давать роль за ролью, роль за ролью… Это ведь великое дело, когда семья поддерживает и театр поддерживает.

– Татьяна Петровна, должны ли быть у актера авторитеты, к которым хочется тянуться? Или актер сам по себе творческая личность и должен сам себя развивать?

– Ну безусловно, актер должен знать свои возможности и стремиться развивать себя, это само собой. Но я вспоминаю моего педагога Зубова, который после смерти Прова Садовского был художественным руководителем Малого театра, так он мне говорил: «Татьяна, я всегда могу своей властью дать вам роль в первом составе. Но я предпочитаю, чтобы вы шли за нашими стариками. Со мной вы прошли школу, с ними вы пройдете университеты». Так я и шла всё время за Пашенной, Турчаниновой, Рыжовой. И это действительно были университеты. Подражать нельзя – и у меня не было таких способностей, я даже акцент не могу изобразить, не умею передразнить, я должна всё делать по-своему. И, идя за нашими старухами, я понимала, что они такую дырку просверлили в спектакле своей ролью, своим пониманием роли, действием в спектакле, что надо ее достойно заполнять. Иногда это удается, а иногда и нет. А уж когда дотягиваешься до них в своих возможностях и не навредишь спектаклю, это уже праздник.

– Вы всегда влюбляетесь в новую роль?

– Да. Даже если это эпизод. Я не согласна с утверждением «нет маленьких ролей, есть маленькие актеры», но маленькие роли я очень люблю и ценю. Для меня они большие, ведь я всё равно должна прожить целую жизнь от младенчества моей героини до конца. Я знаю, чем ее кормили родители и каков будет ее конец. И этот процесс рассуждений, эта мыслительная работа насыщает пребывание на сцене и в кадре. Я благодарна своей судьбе. Потому что когда нет работы – это самое мучительное для актера. Что может быть хуже? Разве что плохо играть. Тогда очень трудно пребывать на сцене. Когда играешь, освоив роль, – это счастье. И приходишь в хорошем настроении, и можешь делать всё что угодно. Но играть плохо – а это бывает, ведь нет такого актера, который всё играет хорошо, это уже ремесленник, – так вот, играть плохо очень трудно. Это такая мука, что не спишь ночами, и настроения нет, и кажется, что настает чуть ли не конец света.

– Сегодня вы плотно заняты в репертуаре?

– Актеру всегда хотелось бы работать больше. Но ведь многое теперь зависит от возраста. Всё же девяносто лет! Но я должна сказать, что мне удается играть и Анфусу в «Волках и овцах», которую я очень люблю, и Манефу в «Мудреце», и княгиню Тугоуховскую в «Горе от ума». Эти роли пересматриваются и перерабатываются в зависимости от опыта и времени. И персонажи, которые мне когда-то казались не очень-то интересными, вдруг раскрываются по-новому, становятся глубже.

– То есть одну и ту же роль в разные годы вы трактуете по-разному?

– Конечно! Я в трех вариантах играла Пошлёпкину в «Ревизоре». В первый раз, когда Ильинский был Хлестаковым. И каждый раз менялись интонации, акценты! Если сначала Пошлёпкина требует вернуть мужа и говорит: «Я-то знаю, годится он мне или не годится!», то в последней версии упор был на то, что у старухи отняли кормильца. Всё меняется. Этому тоже учишься с годами. Я вспоминаю, как грандиозно играла Анфусу Рыжова: на ней было надето около двадцати платков, которые она постепенно снимала. И это было оправданно! Потому что, когда она снимала последний платок, мы видели, что у нее ухо заложено ватой. И все эти платки – оттого, что у нее болело ухо… Такие нюансы тоже понимаешь с годами.

– Мы много говорили об опыте, о возрасте… А что такое девяносто лет? Как вы ощущаете эти годы?

– Никак! Может, я дурочка, но внутренне я никак их не ощущаю! А внешне – конечно. Раньше я могла сделать массу дел и не устать. А сейчас одно сделала – посиди, другое сделала – полежи. А в целом, всё как было, так и есть.

– Татьяна Петровна, вы всегда улыбаетесь. Где бы я вас ни встречал, где бы вы ни выступали, на вашем лице всегда улыбка. Это ваша природная вежливость или вы на самом деле очень жизнерадостный человек?

– Это моя сущность, дай бог не сглазить! Я заметила, что люди, которые прошли трудную жизнь, веселее, отзывчивее, больше смеются. Они как бы восполняют то, чего им не было дано. Ну и характер. Давайте подумаем, что сейчас меня может огорчать? Разве что здоровье. Я очень долго не ощущала с ним никаких проблем. Что еще? Любимая профессия и движение в этой профессии. Это всё мне Господь послал. Так куда ж денется моя улыбка? Я ничуть не наигрываю, и – поверьте, мой дорогой, – это искренне!

Кира Крейлис-Петрова

Киру Крейлис-Петрову я стал узнавать на экране в конце 1980-х. Фильмов с ее участием выходило немного, но не обратить внимания на это лицо было невозможно.

Ее время пришло в