Читать книгу - "Новая критика. Контексты и смыслы российской поп-музыки - Иван Белецкий"

околофеминистская проблематика попала в «Птюч» из западной прессы и популярной культуры[281]. В том числе и по этой причине роль женщины в рейв-культуре 1990-х остается весьма неопределенной. Показательный пример — интервью с руководительницей центра «Треугольник» Евгенией Дебрянской, которая рассказывает о проблемах гомосексуальных персон в современной России. Особенно в глаза бросаются попытки интервьюера вывести диалог из политического поля, которые он пытается оправдать тем, что молодежь «политика не интересует»[282]. Журналисты пытаются одновременно рассказать о гей-культуре как можно больше и не затрагивать чувствительных тем, связанных с ее популяризацией. Феминизм становится одной из таких «политических» тем.

Подводка к интервью с Дебрянской сообщает: «Почему-то у нас лесбиянки всегда ассоциируются с феминистками, которые занимаются только тем, что тупо борются за свои права»[283]. В результате такой редакционной политики «Птюч» вроде бы транслирует либеральные ценности, но в то же время имплицитно сохраняет консервативные установки. Подобную амбивалентность можно встретить и у отдельных представителей (и представительниц) аудитории журнала. Так, для пятого номера журнала был проведен опрос посетительниц «Птюч-клуба», которые рассказывали о собственном опыте в разных сферах жизни, в том числе сексуальной. Три респондентки из четырех рассказывают, что вступали в сексуальную связь с другими девушками. Две из них солидарны в том отношении, что секс с мужчиной — занятие куда более серьезное и «незаменимое». Лесбийский секс привлекателен для опрошенных девушек как эксперимент, обусловленный не столько желанием подорвать границы собственной сексуальности, сколько влечением к женскому телу как таковому[284]. Подобная сексуальная эмансипация носит двоякий характер, поскольку все девушки понимают, что в дальнейшем могут вернуться к более традиционному типу отношений, наподобие нуклеарной семьи. Одна из них выражает всю неоднозначность своих установок емкой фразой: «Иногда мне кажется, что смысл женщины как раз в том, чтобы мыть кастрюли»[285].

В этой фразе — вся проблематичность позиционирования гендерной трансгрессии в «Птюче». В интерпретации журнала она представлена именно как эксперимент, не претендующий на какую-либо социальную значимость. Однако именно такое позиционирование можно связать с невозможностью интеграции подобных практик в социальный мейнстрим. К примеру, Гилберт и Пирсон считают, что воспроизведение патриархальных установок происходит не только в результате их поддержки со стороны конформистских слоев, но и в связи с утверждением «феминности» или «квирности» (queerness) с противоположной стороны[286]. Исследователи воспроизводят один из тезисов теории перформативности Джудит Батлер, согласно которому практики гендерной трансгрессии могут получить признание в культуре, только проблематизируя существующие социальные условия и деконструируя их[287]. В противном случае они так и останутся чем-то странным и непонятым.

Для редакции «Птюча» вопрос гендерной трансгрессии всегда оставался эстетическим и не нуждающимся в легитимации со стороны общества. Как было замечено ранее, редакторы доказывали своей аудитории и самим себе, что новые сексуальные практики давно перестали быть чем-то удивительным. Однако за пределами Садового кольца с таким мнением вряд ли бы согласились. Используемая «Птючем» риторика провокации общественного мнения и эстетического эксперимента явно позиционировала эти практики как нечто нестандартное и не вписывающееся в приемлемую общественную жизнь. Причем это неприятие транслировали не только внешние по отношению к журналу люди, но и его читатели. Желание экспериментировать с собственной сексуальностью совмещалось с консервативными представлениями о «незаменимости» мужчины в сексуальных отношениях и месте женщины на кухне. В результате журнал и связанная с ним культура, хоть и были в сравнении с официальной культурой своеобразным островком свободы, принципиально не ставили под вопрос те основания, на которых эта культура держалась.

3.2. Употребление психоактивных веществ

Однако не все действия редакции «Птюча» можно назвать коммуналистскими. Были в деятельности журнала и попытки вести общественную работу — в ее специфическом редакционном понимании. В контркультурной среде 1960-х наиболее распространенным способом производства утопии было употребление психоактивных веществ (ПАВ), одним из целей и результатов которого становилось максимальное обособление от остального общества[288]. Так, «Птюч» несколько выпусков подряд публиковал дневники американского психоделического теоретика Тимоти Лири и в целом скорее солидаризировался с его позицией.

К тому моменту, как «Птюч» начал публиковать дневники Тимоти Лири, самыми востребованными среди потребителей психоактивными препаратами давно были не психоделики, а стимуляторы и эйфоретики[289]. Однако употребление наркотических веществ по-прежнему служило важным маркером принадлежности к сообществу. Этому вопросу посвящено подробное эссе Филипа Кавана и Тэмми Андерсон, обсуждающих как способы говорить о наркотиках в клубной культуре, так и влияние ПАВ на взаимоотношения внутри культуры[290].

Эту функция наркотиков для рейверского сообщества отражалась и в публикациях «Птюча». Например, одна из авторок журнала Яна Жукова вспоминает, что перед тем, как устроиться в журнал, она «познакомилась у стойки с каким-то крупным мужчиной, который немедленно выдал ей пакетик чего-то и отправил в туалет», а оставшиеся годы работы «прошли под эгидой того пакетика»[291]. О «кайфе» как важном элементе рейв-культуры 90-х вспоминает и главред Игорь Шулинский[292].

Вскоре «Птюч» начал печатать тексты о наркотической грамотности, что ознаменовало переход журнала к более радикальным и почти что политическим действиям, более близким к наследию новых левых. Этому поспособствовало начавшееся в 1996 году ужесточение наркополитики. Если в первой половине 1990-х живой интерес органов охраны правопорядка могла вызвать разве что маковая соломка[293], то к 1996 году под угрозой оказались и любители стимулирующих «клубных» наркотиков[294]. Небольшая доза кокаина в кармане могла обеспечить рейверу долгий тюремный срок. Эти обстоятельства вынудили не идеализирующего наркотики редактора журнала выступить за более гуманную государственную наркополитику[295].

Материалы о наркотиках в «Птюче» можно условно разделить на две категории: утопические (наподобие все тех же текстов Хаксли, Лири и Берроуза) и информационные. В последних позиция «Птюча» относительно наркотиков выражается наиболее эксплицитно — и по сути отрицает необходимость какого-либо вмешательство государства в наркополитику[296]. И все же в этом вопросе «Птюч» продвигал куда более осознанный подход. С третьего номера в журнале выходила рубрика DRUGS, где всегда оговаривали проблемные аспекты употребления.

Другим важным аспектом стала социальная активность «Птюча» в борьбе с ужесточением наркополитики. Она началась с публикации в шестом номере интервью с председателем комитета по контролю за наркотиками при Минздраве Эдуардом Бабаяном[297], вышедшего под заголовком «Таблетка ЛСД — это страшно». Материал показывает вопиющую безграмотность и алармизм российских чиновников по отношению к наркотическим веществам. Авторы даже не спорят с Бабаяном, а просто слушают его фантастические истории про то, как, смочив палец в кислоте, можно погибнуть от начавшихся галлюцинаций, и подчеркивают наиболее забавные места в тексте.

В момент, когда радикализация наркополитики стала очевидной, материалы «Птюча» приобрели более серьезный тон. Вышедшая в седьмом номере