Читать книгу - "Сестра печали и другие жизненные истории - Вадим Сергеевич Шефнер"

старик все сидел, молчаливый, неподвижный. Уже выгорел керосин в коптилке, уже косые лучи солнца пробивались сквозь замерзшие окна, а старик не двигался. Но теперь не только страдание, не только отчаяние выражались на его лице – неумолимым гневом было опалено оно, и беззвучно шевелились губы в такт тайным, суровым мыслям.

И вот он встал, прошел в другой конец комнаты и узловатыми, лиловыми от холода руками стал шарить по полке. Пакетик с отравой был здесь. «На целую роту хватит», – вспомнил он слова Кринкова. Потом он спустился в подвал и из мерзлой земли выкопал бутыль со старинным вином. Срезав смоляную нашлепку, он вынул пробку и, налив в стакан немного вина, попробовал его. Оно было все такое же: хмельное, густое, от двух глотков тепло разлилось по телу, закружилась голова.

Потом он развернул пакетик, всыпал порошок в горло бутылки. Но порошок не растворялся – он белел на поверхности вина, у самого горлышка. Вино таило в себе тепло и сладость, но само было холодно: слишком долго лежало оно в мерзлой земле, да и здесь, в комнате, стоял мороз. Старик попробовал взболтать вино, но ничего не вышло – порошок не растворялся, не смешивался с вином.

«Нужно нагреть его, – понял Чернов, – нужно хоть немного нагреть». И он оглянулся по сторонам. Третий день у него не было ни щепки: уже давно повыдергал он все колья из палисадника, давно сжег все, что можно сжечь. Только стола и двух стульев он не трогал: это было не его добро – государственное.

Он взял топор и вышел из хибары. Возле стенки домика стояли козлы для пилки дров – придется сжечь их. Долго он возился с козлами, все-таки разрубил их, принес в комнату. Но сырые дрова не разгорались, они тлели, чадили, а тепла не было. Старик еще раз оглядел комнату. В дальнем углу ее стояла тесовая самодельная кроватка – та, в которой когда-то спал сын.

Чернов посмотрел на ленивый, робкий огонь в печке, подошел зачем-то к окну, подышал на стекло, точно ожидая за окном увидеть кого-то. Потом опять подошел к печке, стал раздувать дрова. Он дул на огонь во всю силу своих старческих легких, почти вплотную приникнув губами к огню; сырой горький дым был ему в лицо, глаза слезились, по морщинам текли слезы. Огонь оживал на мгновение – и снова черные пятна ширились на разгоревшихся было поленьях. И по-прежнему было холодно в комнате.

Старик подошел к стулу, взял его, приподнял – но опустил сразу же на место. (На спинке стула, с задней стороны, прибит был жестяной инвентарный номерок речпароходства. Но не в номерке тут было дело, а в том, что не хотелось старику оставлять о себе плохую память.) Он верил, что опять будут ходить по реке пароходы и опять в этой хибарке будет жить кладовщик, так пусть этот человек не поминает лихом Чернова, не думает, что Чернов не жалел советского добра. И он не стал ломать стула.

Он взял топор и подошел к кроватке сына, вытащил ее на середину комнаты и уже занес было топор, но потом отбросил его – стал ломать руками. Звонко заскрипели гибкие доски, с тонким стоном вылезали гвозди; откуда-то вывалился мелкий, линованный в косую клетку листок бумаги, и старик прочел на нем: «Просьба зверей не перекармливать. Ответственный за морских свинок Коля Чернов».

Старик совал в печку сухие доски, щепки, в печке метался белый гудящий огонь; потеплело, по льду на окне пошли подтеки, закапало с подоконника. Старик еще раз взболтал вино, закупорил бутыль, поставил ее возле печки, прикрыв тряпьем.

Вскоре Чернов отправился к бургомистру Кринкову. Тот занимал теперь все здание аптеки. В нижнем этаже, где прежде был зубоврачебный кабинет, Кринков устроил приемную. Огромная комната, куда вошел Чернов, вся была заставлена мягкой мебелью, натасканной из соседних домов. На стенах вплотную, рама к раме, как в комиссионном магазине, висели картины.

Бургомистр принял старика поначалу суховато, но, когда узнал, что тот пришел проситься на немецкую службу, обрадовался, потеплел и перешел на «вы».

– Это хорошо, хорошо, – сказал он, встав из-за стола и прислонясь спиной к печке. – Нам нужны верные люди. Сперва вам работу полегче дадут: будете помогать при допросах, ну а дальше – все от вас зависит. Только не зевайте – начальство не обидит.

– Не обидит, значит? – переспросил Чернов.

– Не обидит, – подтвердил Кринков. – Только уговор: чур, под меня не подкапываться.

И он начал нудно, длинно рассказывать Чернову, какие козни плетут против него, Кринкова, его завистники.

– А когда, позвольте узнать, к коменданту пойдем для оформления на должность? – спросил Чернов.

– Сегодня господин комендант не в духе, я уж его характер знаю: вчера у него ревматизм разыгрался. Ну а завтра пойдем – и договоримся, – начальственно изрек Кринков и добавил: – Да вы не беспокойтесь, можете считать себя принятым.

– Как бы мне, господин Кринков, с сослуживцами своими будущими поближе познакомиться, – сказал Чернов, – расспросить как и что, чтобы работать легче было… Вином угостить их, может?..

– Правильная мысль, – молвил Кринков. Потом подумал и доверительным тоном сказал: – Вот что, приходите сюда вечером часов в девять. У меня тут компания соберется, выпьем, потолкуем. Все свои, – и уже почтительным шепотом добавил: – Может быть, и господин комендант меня посетит. Он меня уже два раза посещал, вина присылал хорошего с посыльным.

– У меня бутыль вина старинного есть, еще графское, – проговорил Чернов.

– Ну… – удивился Кринков. – Для такого случая, значит, сберегли. Несите, несите его. Может, сам господин комендант захочет попробовать – вот вам и шанс выдвинуться. Вверните ему вроде тоста что-нибудь такое… поговорку какую-нибудь там такую – он любит поговорки, словечки всякие. Только договоримся так: против меня не интриговать. А услышите обо мне что-нибудь такое, полицаи говорят или, там, переводчица – вы мне в личной беседе, наедине сообщайте. Понятно? А я уж буду вам за это содействовать по службе. Понятно?

– Понятно, – ответил Чернов. – Можно сейчас идти?

– Идите, а вечером, значит, сюда.

Вечером Чернов надел чистую рубаху, вычистил пиджак, вместо латаных валенок обул штиблеты. Только пальто было потрепанное, засаленное – тут уж он ничего поделать не мог.

Он взял бутыль, обернул ее в теплую тряпку и вышел из домика на безлюдный, тихий берег реки. За рекой, над черным лесом, горела первая звезда – яркая и чистая. Старик свернул в боковую улицу, тихо пошел по ней. Он не торопился.

У Кринкова уж шел пир горой. Здесь сошлись чуть