Читать книгу - "Александр Мень. Пастырь. Свет во тьме. Повесть о жизни и мученической смерти - Михаил Александрович Мень"

Извил. – Пусть его ударит не КГБ, пусть его ударит сама Церковь. Притом не его прямое церковное начальство, а кто-то из коллег и с критикой его деятельности по сути.

Через две недели в одном архиерейском доме появился человек в штатском. С показной вежливостью, с показным беспокойством в голосе он говорил о том, что в Церкви зреет смута, что один священник расшатывает устои, привносит модернистские взгляды, заигрывает с инославными и евреями.

– Это вредительство, владыко. Но мы не хотим вмешиваться напрямую. Пусть Церковь сама отреагирует.

Через неделю на стол полковнику Селиверстову легло письмо с заголовком: «Открытое письмо священнику Александру Меню». Автором его был человек старой школы, искренне считавший, что защищает Церковь от ереси и сионизма.

Извил улыбался. Впервые за долгое время – успех.

Письмо вышло в самиздатовской рассылке, было передано через консервативные церковные круги, попало в руки верующим. Его открывали, читали – кто-то злорадствовал, кто-то не верил своим глазам, спорили. Письмо начиналось так: «Вы не знаете меня, да и я не видел Вас, хотя слышу о Вас уже много лет. Вы являетесь крещеным евреем и служите православным священником. Изучив Ваши статьи и действия, я обнаружил в них то, что несовместимо с положением в Православной Церкви. Вы – постовой сионизма». В письме говорилось о талмудической подоплеке учения Меня, о его коварстве, о влиянии иудаизма, об идее «вселенской религии» под видом христианства. Все было написано витиевато, в «отеческом тоне», но за строками читалось: этот священник – человек чужой, он опасен для Церкви.

Отец Александр отреагировал на письмо спокойно. Он уже научился отличать истину от провокации. Прихожане на исповеди его спрашивали:

– Батюшка, правда ли это?

– А вы как думаете? – мягко улыбался он. – Если бы я хотел разрушить Церковь, стал бы я всю жизнь заниматься проповедью Евангелия?

Он не отвечал публично и не вступал в дискуссию. Он знал: это не богословский спор, это удар в спину. И за ним стоит не только непосредственный автор письма, за ним – все те же невидимые руки, «добрые» старые методы хорошо известной ему организации.

Враги отца Александра обвиняли его во взаимоисключающих «грехах». Одни говорили, что он «агент сионизма» и у него в приходе тайная синагога, другие, наоборот, заявляли, что отец Александр – «агент католицизма». На все это отец Александр с грустью говорил: «В мире необъяснимы только лишь две вещи: Премудрость Божия и человеческая глупость».

Полковник Селиверстов тем временем получил благодарность от начальства. Личное дело объекта «Миссионер» было обновлено. Письмо приложено к материалам как «дестабилизирующий элемент в среде колеблющейся православной общественности». Но победы Извил не чувствовал, внутри его что-то грызло. Это было странное ощущение, что с каждым новым ударом фигура Меня не уменьшалась, а росла. «Он как та лампада, – подумал Извил, – которую нельзя потушить. Даже если дуть снаружи, свет все равно остается внутри».

Новое время

Наконец случилось то, что неминуемо должно было случиться. Ветер перемен прокатился по стране, сметая старое и отжившее. Слова «гласность», «перестройка», «новое мышление» звучали еще неуверенно, но воздух уже дрожал от предчувствия свободы.

В начале перестройки отец Александр говорил: «Это трагедия, что сейчас люди ждут от Церкви всего. А там – застойные явления похуже, чем в обществе». Атмосфера свободы, как ни парадоксально, развязала руки церковным консерваторам и черносотенцам. Они яростно клеймили экуменизм, как предательство православия. Несмотря ни на что, отец Александр Мень продолжал ясно и недвусмысленно высказываться о сути экуменических взглядов: «Христианин переживает разделение христиан как общий грех и нарушение воли Христа; верит, что в будущем этот грех преодолеется, но не на путях превозношения, гордыни, самодовольства и ненависти, а в духе братской любви, без которой призвание христиан не может быть осуществлено; ценит национальные облики церквей как конкретные индивидуальные воплощения человеческого духа и богочеловеческой тайны. Однако это не заслоняет вселенского характера Церкви».

Отец Александр был укоренен в православии, но не забывал: то, что объединяет его с другими конфессиями, безмерно больше того, что их разъединяет, и проповедовал терпимость: «Почему, любя свою Церковь, надо искать в чужой недостатки? К сожалению, сейчас эта позиция захватывает многих. Еще не успев ознакомиться с христианством, встретиться со Христом, уже получают инъекцию ненависти».

В новую эпоху на свет выходили те, кто десятилетиями был в подполье. Но вместе с честными голосами поднимались и другие – фанатики, ревнители, псевдопатриоты, церковные «охранители», националисты. Одним из таких явлений стало общество «Память». Формально оно выступало за «национальное достоинство», но фактически это была идеология антисемитизма и языческо-имперская риторика. Общество под видом просветительских публиковало агитационные брошюры, распространяло ложные слухи, призывало «вернуться к истокам». И все чаще в устах его приверженцев звучало имя Александра Меня как символа инородческой «заразы».

Теперь КГБ больше не выступал напрямую, а действовал руками своих клевретов. Борьба ушла под ковер, но не прекратилась.

Отец Александр говорил на встрече с прихожанами о тех изменениях, которые начинались в стране:

– Мы с вами живем при агонии системы. Она умирает, но может делать это долго, хоть сто лет; во всяком случае, на наш век хватит. Это как отрезали у дерева корни – и сидят ждут, когда же появятся плоды…

– Я рано получил прививку против культа Сталина. В школьные годы на тренировке в результате несчастного случая погиб мой одноклассник. Те, кто находился с ним в последние минуты, рассказывали, что, умирая, он говорил со Сталиным, который пришел взять его к себе. Нас, его товарищей, это озадачило: прежде мы не замечали в нем какой-то особой «идейности» (как тогда выражались). И в тот момент у меня впервые мелькнула догадка: «Ведь это религия!» В душе умирающего нечто высшее, священное приняло облик отца, которого мы привыкли благодарить за счастливое детство. С годами догадка превращалась в убеждение, подкреплялась множеством наблюдений и, в конце концов, помогла пониманию огромной исторической трагедии, ставшей фоном юности моего поколения.

– Один из секретов успеха сталинщины состоит в том, что, создав религиозный вакуум, она соединила в общее русло атавистические и духовные стремления людей. Сумела слить в сознании народа верховный идеал, «меру всех вещей», с мифологизированной фигурой «Вождя» и тем самым наделила его атрибутами божественности и безграничной власти. В наше время анатомия этого процесса становится все более ясной. И все отчетливее видны его роковые последствия.

– Демократия – это психология. Кстати, в понятие «интеллигентный человек» Чехов включал как раз умение чувствовать другого, понять точку зрения другого. Вот это и есть интеллигентность. Но этот цветок надо выращивать