Читать книгу - "Судьбы таинственны веленья… Философские категории в публицистике славянофилов - Владимир Николаевич Греков"

народность, как и западная, может быть основана на просвещении. Если присмотреться к логике Киреевского, неожиданно видишь, что самобытность русского просвещения все же оказывается заимствованной, только не из Западной Европы, а из восточной Церкви. Формы византийского православия приняли на Руси самобытный характер и обусловили самобытность русской бытовой и социальной жизни. Русская народность теперь – отсутствие деления на властителей и рабов, благородных и подлых, вековые обычаи, переданные в учении церкви и сохраняющиеся в устной памяти народа. Так сама форма религии становится отличительной чертой просвещения России.

Религия формирует нравственность, нравственные начала способствуют появлению разумных элементов в социальной жизни. Что же представляет социальная жизнь древней Руси? По мнению Киреевского, это монастыри, хранители просветительских начал, это «образованные сельские приговоры», городские веча, наконец, «раздолье русской жизни». Источник сведений автора – недавние археологические и археографические открытия Строева, книги, рукописи и документы, только что отысканные и не всегда введенные в научный и общественный оборот. Но более всего он опирается на устное предание, т. е. фактически извлекает свои познания из глубины исторической памяти. Проблема, однако, заключается в том, сознавал ли народ действительно преимущества и отличия своего образа жизни и своей веры от остального мира? Киреевский признает, что все эти начала остались неразвитыми или же просто погибли. Причину он видит в разногласии сторонников древнего просвещения. В 1852 г. в программной статье «О характере просвещения Европы и его отношении к просвещению в России» Киреевский перечисляет элементы, составляющие русскую самобытность, а следовательно, и русскую народность. Это племенная особенность, особая форма проникновения христианства, отличие также и в форме усвоения «образованности древнеклассического мира» (т. е. античности), наконец, в самой русской государственности. Православие, заимствованное из Византии, побудило народ, не теряя своей «физиономии», перейти на высшую степень развития, просветиться высшим сознанием. Православие направляет помыслы человека к внутреннему созерцанию, тогда как римская церковь озабочена была практической деятельностью. Для концепции Киреевского православие, конечно, необходимый, даже обязательный элемент. Но следует оговориться: православие здесь выступает как элемент народности. Потому что православная вера воспринята и усвоена народом, стала органической частью народного сознания, быта и веры. Нравственный аспект православия гораздо выше государственного, который здесь даже и не обсуждается.

Однако не все члены славянофильского кружка одинаково понимали народность. Суть их разногласий хорошо подметил Киреевский в письме «Московским друзьям» (1847): «понятие о народности <…> совершенно различно. Тот разумеет под этим словом один так наз. простой народ; другой ту идею народной особенности, которая выражается в нашей истории; третий те следы церковного устройства, которые остались в жизни и обычаях нашего народа и пр. и пр. Во всех этих понятиях есть нечто общее, есть и особенное. Принимая это особенное за общее, мы противоречим друг другу и мешаем правильному развитию, чтобы узнать историю».

Это суждение не было слепком с выводов немецких романтиков. Хомяков имел в виду другое: непостижимость народности как таковой. А это уже противоречило идеям романтиков. Хомяков писал, что, хорошо чувствуя разницу между разными национальными типами, уяснить ее, охарактеризовать невозможно. Но почему? Потому же, почему нельзя полностью описать сакральное явление: оно не поддается упрощению, не вписывается в логические схемы. В статье Хомякова «О возможности русской художественной школы» народность понимается как «жизненное начало, подчиняющее себе своею силою всякую другую мысль и всякую личность». Проблема народности в этой статье переносится на почву искусства. Искусство всегда приобретает характер особенный, национальный: «прекрасное одно, но выражение его различно по условиям места и времени». Это различие и рождает своеобразие, народность: «Художник не творит собственною своею силой: духовная сила народа творит в художнике. <…> всякое художество должно быть и не может не быть народным. Оно есть образ самосознающейся жизни». По мнению Хомякова, Россия не живет такой жизнью, и потому у нас существует «разрыв между жизнию и знанием». Русская художественная школа, русское искусство требует самосознания для своего возникновения и развития.

Позднее, формулируя свою теорию общества, И. Аксаков будет утверждать, что общество – народ самосознающий, т. е. что только самосознание открывает перед народом будущее. Хомяков преломляет эту же мысль, говоря об искусстве. Он признает в русском народе задатки «художественной будущности». Невозможность их реализовать, конечно, само по себе потеря. Но дело не только в искусстве. Оказывается, «народ, способный к художествам, не может лишиться иначе их развития, как утратив целость и здравие своей внутренней жизни». Так с проблемой народности связывается мотив забвения, исторической амнезии. Вспомним, что сама народность, сама особенность русской жизни зиждется на основе единства, о чем Хомяков неоднократно писал еще в статье «О старом и новом». Потеря цельности неизбежно ведет в этом случае к потере самой физиономии, самого характера народа. «Он обречен на бессилие в науке, также как и в искусстве»[159]. В этой фразе можно заметить зерно будущей дискуссии о народности в науке, развернувшейся в журнале «Русская беседа в 1856 г.». В статье «О старом и новом» Хомяков упрекал преобразования Петра в уклонении от «святых истин равенства, свободы и чистоты церковной», хотя соглашался, что все эти начала были только в зародыше, не развиты; потенция, историческая возможность придает публицисту уверенность в своей правоте. Он искренне считал возможным воскрешение древних народных начал. Но столь же искренне Чаадаев отрицал в «Апологии сумасшедшего» существование исторических начал в допетровской Руси. Оправдывая Петра, он писал: «Неужели вы думаете, что, если бы он нашел у своего народа богатую и плодотворную историю, живые предания и глубоко укоренившиеся учреждения, он не поколебался бы кинуть его в новую форму? Неужели вы думаете, что, будь пред ним резко очерченная, ярко выраженная народность, инстинкт организатора не заставил бы его, напротив, обратиться к этой самой народности за средствами, необходимыми для возрождения его страны?»

Несмотря на то, что тот же Хомяков называл древность «мнимой жизнью», он надеялся, что «лучшие инстинкты души русской», которые «произвели все хорошее, чем мы можем гордиться», способны к развитию и созданию современного общества»[160]. Хомяков связывал вопрос о народности с выбором пути: возвратиться к народным идеалам и началам, если в них заключена сокровищница духовного и нравственного опыта, или же отвернуться от них и вспахивать пустырь, если народные начала ничего в себе не несут.

В статье о русской художественной школе Хомяков отвергает компромисс между двумя точками зрения. Он не предполагает синтеза, он ставит читателя перед выбором, ясно показывая, что это выбор между истинным и ложным. Примечательно, что главной русской бедой он считает рационализм, так распространенный на Западе. Рационализм вообще зло, в понимании славянофилов, но для России зло абсолютное, ибо противоречит русской