Читать книгу - "Судьбы таинственны веленья… Философские категории в публицистике славянофилов - Владимир Николаевич Греков"

точка зрения. Если додумать мысль до конца, то получится, что либо без публики можно обойтись, либо публике надо признать свою ошибку и измениться. И то и другое выглядит утопично. Однако публицист думает не о внешней реальности, а о самосознании народа. Вряд ли он всерьез рассчитывал изменить публику. Но вот на молодежь, тех, кто еще делает свой выбор, – на них он надеялся повлиять. Завершается статья гротескным образом: «Публика преходяща; народ вечен. И в публике есть золото и грязь, и в народе есть золото и грязь; но в публике грязь в золоте, в народе – золото в грязи». Опять нравственная сентенция, и на этот раз она, похоже, извлечена из народной памяти. Впрочем, К. Аксаков с этим мнением согласен. Однако же власть воспринимает статью как вызов. Она не желает напоминаний, не выносит света памяти. К. Аксаков получает высочайший выговор от самого императора Александра II. Беспамятство или искаженная память – вот то, что надо власти. Теряя память, государство теряло культуру. Отказываясь от культуры, власть отказывалась и от себя.

В России о народности первым заговорил Н.М. Карамзин. Если вначале в «Письмах русского путешественника», он рассматривал народность как служение общечеловеческому и общеевропейскому, то в статье «О любви к отечеству и народной гордости» он уже пишет о формировании духовного начала, духовного своеобразия русского мира, о необходимости самостоятельного развития и преодоления собственной отсталости. В «Записке о древней и новой России» он говорит, что народный дух «есть не что иное, как привязанность к нашему особенному, – не что иное, как уважение к своему народному достоинству <…> Любовь к Отечеству питается сими народными особенностями, безгрешными в глазах космополита, благотворными в глазах политика глубокомысленного. Просвещение достохвально, но в чем состоит оно? В знании нужного для благоденствия: художества, искусства, науки не имеют иной цены».

К проблеме народности обратился в 1825 г. и Пушкин. Возражая многочисленным ревнителям народности, усматривавшим ее в языке, в исторических сюжетах и происшествиях, Пушкин в неопубликованном при жизни наброске «О народности в литературе» очень четко объяснил, что «климат, образ правления, вера дают каждому народу особенную физиономию, которая более или менее отражается в зеркале поэзии. Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу». Народность не исчерпывается одной формулой и одним качеством. Это именно то, что романтики называли «духом народа». Раскрывая содержание этого понятия, Пушкин пишет не только о внешнем (природа, география, история), но прежде всего о внутреннем – об образе мыслей. О чувствах – словом, о том, что составляет характер народа, его отличие от других. Правда, мы не находим здесь связи народности с мировой идеей, но ведь набросок не окончен, статья не завершена. Но спустя три года И.В. Киреевский в статье «Нечто о характере поэзии Пушкина» раскрывает свой взгляд на народность. Не теряя философской глубины, его рассуждение привлекает необыкновенной поэтичностью. Такое соединение философской точности и поэтической вольности необходимо для того, чтобы показать незавершенность самого процесса развития народности. В самом деле, можно ли дать точное определение народности, т. е. явления одновременно исторического, психологического, языкового, культурного, до тех пор, пока развитие народа не завершено вполне?

Поэтому задача не в исчерпании характеристик явления, а в отображении направления развития, в описании структуры явления. С этим Киреевский блестяще справился. «Мало быть поэтом, чтобы быть народным. Надо быть воспитанным… в средоточии своего народа, разделять надежды своего отечества, его стремление, его утраты, – словом, жить его жизнию и выражать его невольно, выражая себя». В позиции Киреевского можно отметить два ключевых момента. Во-первых, необходимость жить «в средоточии народа». Фактически Киреевский признает, что поэт не сливается с народом, что он как личность выделяется из него, но чувствует его дух, знает все события народной жизни и разделяет чувства народа. Во-вторых, он подчеркивает непроизвольность выражения народного духа через самовыражение поэта. Тем самым внимание читателя привлекается к проблеме невыразимого, неопределенного как необходимого условия поэзии. Возможно, Киреевский и в этом случае следует за эстетическими требованиями Шлегеля, искавшего высший род поэзии в «поэзии духа, находящейся в еще более высокой сфере божественного».[157] Попробуем проследить за изменениями в понимании народности Киреевским. В период любомудрия он, как мы только что показали, отыскивает у Пушкина психологический эквивалент общей идеи, подчеркивает общность, родство поэта и народа. Эти наблюдения Киреевский почти без изменений приводит в 1845 г. в «Обозрении современного состояния литературы»[158]. В статье «Девятнадцатый век» (1831) он обращается не к поэзии, а непосредственно к истории, переносит акцент на соответствие национального духа общемировому, на самобытном толковании этой идеи. Речь идет уже о содержании понятия «народность». Его волнует именно историческая память. Народность зависит от просвещения. Просвещение же – понятие историческое, связанное с развитием народа. Поэтому «просвещение каждого народа измеряется не суммою его познаний, не сомкнутым развитием его национальности <…> но единственно участием его в просвещении всего человечества». Киреевский боится просвещения «одинокого, китайски ограниченного», недоброжелательное отношение к заимствованию кажется ему неверным. «Если рассмотреть внимательно, то это самое стремление к национальности есть не что иное, как непонятое повторение мыслей чужих, мыслей европейских <…> но там это стремление имело свой смысл: там просвещение и национальность одно, ибо первое развилось из последней <…> Но у нас искать национального – значит искать необразованного; развивать его на счет европейских нововведений – значит изгонять просвещение, ибо, не имея достаточных элементов для внутреннего развития образованности, откуда возьмем мы ее, если не из Европы?» Итак, русская народность еще не имеет необходимых элементов для внутреннего развития. Киреевский объясняет это просто: России не коснулось влияние античного мира, которое создало Западную Европу С середины XVIII века это влияние становится все меньше, но разрыв между западным и восточным просвещением не исчез полностью. Только тесно взаимодействие с европейской культурой, получение новых знаний может помочь в развитии национальном. Однако приходится признать, что в этой статье Киреевский скорее завершает прежний этап своей системы. По-настоящему в его душу уже проникло разочарование. В августе 1830 г. он писал сестре, М.В. Киреевской, что ненавидит Германию как цепь, как тюрьму, и называет немцев деревянными. В 1839 г. в споре с Хомяковым он признает односторонность русского просвещения по сравнению с западным. Но эта односторонность имеет в его глазах преимущество: русский народ обладал духовным сокровищем, в русской жизни «собиралось и жило то устроительное начало знания, та философия христианства, которая одна может дать правильное основание наукам». Не произнося слова «народность», Киреевский все же рассуждает именно о народности. Теперь он находит, что русская