Читать книгу - "Российские самодержцы. От основателя династии Романовых царя Михаила до хранителя самодержавных ценностей Николая I - Александр Евгеньевич Пресняков"

Иосифа снестись с греческой церковью, и в 1651 г. новый собор постановил, согласно с отзывом, полученным из Константинополя, отменить многогласные служения. С этим связана была и реформа церковного пения по старым нотным книгам, которое делало тексты невразумительными, так как сохраняло произношение глухих гласных, так что, например, написание «людьми» – читалось «людеми», «снедаяй» – «сонедаяй» и т. п. Все эти мероприятия возникали помимо патриарха и вызвали сильно натянутые отношения между ним и вонифатьевским кружком, который через царя проводил те назначения на церковные должности и те общие установления, какие находил нужными. В последний год патриарх Иосиф чувствовал себя вовсе отстраненным от управления церковью и говаривал: «Переменить меня, скинуть хотят». Конечно, благочестивому царю и его близким было «и помыслить страшно на такое дело». Только кончина Иосифа в 1652 г. отдала патриарший престол в их руки. Казалось, что отныне вся сила иерархии церковной должна вступить на путь «ревнителей». Есть известие, что они подавали царю Алексею челобитную «о духовнике Стефане, что ему быть в патриархах», но Стефан уклонился и вскоре ушел в монастырское уединение. Тогда на патриаршество был призван царем Никон, с 1648 г. занимавший митрополичью кафедру в Новгороде Великом.

Особенностью вступления Никона на престол патриарший было условие, поставленное им царю, иерархам и боярам: «Послушати его во всем, яко начальника и пастыря и отца крайнейшаго, елико он возвещать будет о догматах Божиих и о правилах», – и все во главе с царем Алексеем дали ему обещание «сохранити непреложно» такое повиновение. Никон ни по натуре, ни по воззрениям не мог сжиться с такой ролью патриарха, какая выпала на долю Иосифа. Он принял высокий сан, получив гарантию, что за ним будет признана полнота власти в правлении церковном, что царь возложит на него всю заботу о церковных делах, склоняясь перед авторитетом святейшего патриарха. Царь Алексей принял условие, быть может, вовсе без колебаний. Раздвоение церковных отношений между патриаршим двором и придворным духовенством не могло не тяготить его мягкую натуру той боевой ролью, какую подчас ему навязывали. Никона он привык чтить и слушать в течение ряда лет, а твердый и властный характер нового патриарха покорил на время царя, которому всегда не хватало этих качеств. Но тем уклад их отношений не ограничился. Царь отстранился от вмешательства в дела церкви, так что Никон с епархиальными владыками поставляли архимандритов и протопопов «самовольством, кто им годен, без указу великого государя», и все новшества Никона шли мимо его участия. Царь поддался во многом влиянию Никона, признал за ним титул «великаго государя», совещался с ним о делах правления, предоставлял патриарху значение своего заместителя во время частых и продолжительных отлучек на театр военных действий против Польши. Властительный не менее Филарета, Никон должен был повлиять на решительный переход от усложнившихся отношений с Земскими соборами к приказной автократии, но крупной личной роли в направлении государственных дел сыграть не мог, так как не был в них сведущ, да и застал сложившуюся политическую жизнь, со многими особенностями которой, как Монастырский приказ и другие новины Уложения, должен был скрепя сердце мириться. Но за всем тем положение Никона до его разрыва с царем было близко к положению главы церкви, царю неподвластного, а поставленного рядом с ним в руководстве судьбами Московского государства. В правлении церковном Никон поставил себя носителем полной, независимой и единоличной власти. Торжественная обстановка его патриаршего обихода, его двора и «выходов» ни в чем не уступала царской, уподобляясь тому, «как бывает чин перед великим государем»; главу его украшала митра необычной формы, подобная царскому венцу, под ноги ему стлали ковер с вышитым двуглавым орлом. Вся эта пышность отвечала воззрению Никона, что «священство и самого царства честнейшее и большее есть начальство». Торжественно запечатлел он величие священного сана, побудив царя Алексея, по перенесении мощей митрополита Филиппа из Соловецкого монастыря в Москву, преклонить «честь своего царства», «сан свой царский» перед ними за тяжкую вину царя Иоанна. И предисловие к Служебнику 1655 г. призывало народ благодарить Бога, избравшего в начальство людей своих, «двух таковых великих государей», как царь Алексей и патриарх Никон, и славить Его «под единым их государским повелением». В таком же настроении вел Никон, «Божией милостью великий господин и государь», как он титуловал себя в некоторых грамотах, и управление церковное, будучи тяжким властителем для всего духовенства. Архиереев он признавал не сослужителями своими, а лишь исполнителями своих велений, требуя с них, при поставлении, обещания, «аще что сотворят без патриаршаго ведома, да будут лишены, без всякаго слова, священнаго сана»; как «отец отцов» и «крайний святитель», патриарх, по взгляду Никона, «образ Христов носит на себе», а епископы подобны его апостолам. Но вместе с тем церковная политика Никона возвышала власть епископов, ставя их независимо от светской власти и признавая пастырские полномочия только за ними, отнюдь не за священниками. И быть может, никогда не было так тяжко рядовому священству и монашеству под управлением патриарших приказов, как при патриархе Никоне.

Такая постановка патриаршей власти не замедлила отразиться на ходе церковной реформы. Никон не пошел об руку с прежними друзьями и требовал от них не совета и сотрудничества, а покорности. Царь отстранился от вмешательства в дела церковные. Дело «ревнителей» заглохло в тот момент, когда они могли мечтать о торжестве. Никон не пошел их путем. Его энергия сосредоточилась на усилении иерархической власти и на исправлении церковных книг и обрядов. Порыву к работе над обновлением религиозно-нравственного быта проповедью и личной боевой деятельностью «ревнителей» не стало больше опоры у царского и церковного авторитетов. Личная обида, а еще более различие по духу и целям сделало прежних союзников непримиримыми врагами. Сурово обличал Неронов Никона, что «от него всем страх и его посланники паче царевых всем страшны», и убеждал «смирением Христовым, а не гордостью и мучением сан держати». Дело исправления церковного, по мнению Неронова и его друзей, не должно быть в единоличной власти патриарха. Но и те соборы, какие созывались Никоном для обсуждения и утверждения исправлений, их не удовлетворяли: истинный собор, по убеждению Неронова, должен состоять не из одних архиереев, к нему надлежит призвать и белое священство, и представителей паствы – мирян. Разлад шел и дальше, захватывая самые приемы исправлений. «Ревнители», став противниками Никона, не отрицали надобности поправок, но настаивали, что в основу надо положить древние славянские книги. Для патриарха и для царя Алексея это было неприемлемо, ибо такой прием убил бы основную задачу реформы – согласование московского церковного обихода с современным греческим; этой цели не удовлетворила бы и