Читать книгу - "Наполеон: биография - Эндрю Робертс"

итальянскому астроному Барнабе Ориани. – В Милане ученые не пользовались тем уважением, которое им принадлежит. Уединенные в глубине своих лабораторий, они почитали себя счастливыми, если короли и папы благоволили не причинять им зла. Не то теперь, мысль стала свободной: в Италии нет более ни инквизиции, ни нетерпимости, ни деспотов. Я приглашаю ученых объединиться и представить мне свои соображения о мерах, которые надо принять, или о нуждах, которые они испытывают, чтобы придать наукам и искусствам новую жизнь и новое существование»[39]{314}. Отмена цензуры впечатлила ученых, хотя, конечно, это послабление не коснулось критики французской оккупации.

Впрочем, для того, чтобы любое из этих начинаний принесло плоды, Наполеону требовалось захватить весь север Италии. В мае 1796 года крупные силы австрийцев находились в Мантуе. Выбить их оттуда было маловероятно. При этом осажденные вполне могли рассчитывать на подмогу. «Солдаты, – гласило одно из воззваний Наполеона к войскам, опубликованное после вступления в Милан, – вы устремились с высоты Апеннин, как горный поток. Вы опрокинули и рассеяли все, что противостояло вашему движению… Герцоги Пармский и Моденский обязаны своим политическим существованием только вашему великодушию… Столько успехов преисполнили радостью родину… Ваши отцы, ваши матери, ваши жены, ваши сестры, ваши возлюбленные радуются вашим успехам и гордятся тем, что они вам близки»{315}.

Похвала справедлива, но все солдатские надежды на отдых и восстановление сил в Милане моментально улетучились:

Дни, потерянные для славы, потеряны и для вашего счастья. Итак, двинемся вперед, нам еще предстоят форсированные марши, остаются враги, которых надо победить, лавры, которыми надо покрыть себя, оскорбления, за которые надо отомстить… Вы вернетесь тогда к своим очагам, и ваши сограждане будут говорить, указывая на вас: «Он был в Итальянской армии»{316}.

23 мая в Павии вспыхнуло антифранцузское восстание, возглавленное католическими священниками, и его жестоко подавил Ланн, попросту расстрелявший членов городского совета{317}. Подобное на следующий день произошло в Бинаско, деревне в 16 километрах к юго-западу от Милана{318}. Деревня была укреплена, и крестьяне с оружием в руках тревожили коммуникации французов. «На полпути к Павии мы встретили тысячу крестьян из Бинаско и разбили их, – рассказывал Наполеон Бертье. – Перебив сто из них, мы сожгли деревню и подали грозный, но действенный пример»{319}. Аналогичные расправе в Бинаско антипартизанские меры, в том числе групповые казни и сожжение деревень, тогда же предпринимались в Вандее против шуанов{320}. Наполеон числил «кровопускание среди прочих снадобий политической медицины», но считал, что в большинстве случаев быстрая и неотвратимая расправа позволяет избежать широкомасштабных репрессий{321}. Он почти никогда не позволял себе жестокость ради нее самой и мог реагировать на страдания людей. Через неделю после сожжения Бинаско он писал Директории: «Это зрелище ужасное, но необходимое; оно удручающе на меня подействовало»{322}. Через десять лет Наполеон в постскриптуме к письму Жюно напишет: «Помните Бинаско. Это обеспечило мне умиротворение всей Италии и избавило от пролития крови тысяч людей. Нет ничего полезнее, чем подобающие жестокие уроки»{323}. «Если воюете, – наставлял он в декабре 1799 года генерала Эдувиля, – то воюйте с энергией и жестокостью; это единственный способ сделать войну более короткой и, соответственно, менее ужасной для рода людского»{324}.

Во время восстания в Павии, охватившего почти всю Ломбардию, во Францию в качестве «государственных заложников» отправилось 500 представителей богатейших местных семей. В сельской местности вокруг Тортоны Наполеон распорядился уничтожать все церковные колокола, звон которых созывал мятежников, и расстреливать сельских священников, возглавлявших крестьянские отряды. Хотя и его прежнего, корсиканского периода, антиклерикализма хватало для возмущения по адресу «попов» (la prêtraille), теперь, когда приходские священники благословляли мятежников, это чувство укрепилось. Впрочем, у него появилось и уважение к могуществу церкви, которому, как он понял, не вполне возможно противиться. Наполеон пообещал защиту тем священникам, которые не смешивают религию с политикой.

В конце мая Наполеон страдал. Жозефина прекратила переписку, несмотря на поток его пространных писем с вопросами: «Ты едешь? Как протекает беременность?» Он назвал ее «dolce amor» пять раз в одном письме{325}. Он писал:

Предчувствую, что ты выехала сюда, и эта мысль наполняет меня восторгом… Что до меня, то твой приезд осчастливит меня настолько, что я совсем потеряю голову. Умираю от желания увидеть тебя на сносях… Нет, любовь моя, ты приедешь сюда, ты будешь в порядке; ты подаришь жизнь ребенку столь же прелестному, как и его мать, и он будет любить тебя так же, как любит его отец, а когда ты состаришься и тебе будет сто лет, он станет тебе отрадой и утешением… Приезжай скорее послушать хорошую музыку и взглянуть на прекрасную Италию. Здесь хватает всего, кроме тебя{326}.

Жозефина задержалась в Париже еще на месяц: так увлечена она была небесно-голубым доломаном Ипполита Шарля, его красными сафьяновыми ботиками, его украшенными шнурами чакчирами и ребяческими розыгрышами.

2 июня 1796 года Наполеон приступил к осаде Мантуи, располагавшей большими ресурсами. У него не хватало войск. Наполеону еще предстояло захватить Миланский замок. Он ожидал возвращения из Тироля австрийцев и одновременно вынужден был заниматься подавлением восстания на севере. Кроме того, правительство в Париже желало, чтобы он распространил революцию на юг, в Папскую область, и изгнал из папского города Ливорно английский флот. Также необходимо было угрожать Венеции, чтобы она соблюдала нейтралитет и не пришла на помощь Австрии. Наполеон затребовал из Антиба к Милану осадный парк армии, рассчитывая в середине июня прибавить к имеющимся орудиям взятые французами в Болонье, Ферраре и Модене в ходе рейда в Папскую область.

30 мая, в ходе сражения при Боргетто, Наполеон перешел реку Минчо и вынудил Больё отступать на север, к Тренто, по долине реки Адидже. Тогда же Наполеон, едва избежавший плена, распустил отряд эскорта и сформировал роту охраны главнокомандующего, из которой впоследствии сформировались части гвардейских конных егерей (Chasseurs à Cheval de la Garde) во главе с генералом Жаном-Батистом Бессьером, человеком хладнокровным и осторожным. После Боргетто император Франц сместил незадачливого Больё с поста командующего действующей армии (однако оставил его руководить обороной Мантуи) и назначил вместо него Дагоберта фон Вурмзера, еще одного семидесятилетнего старца, родом из Эльзаса. Вурмзер заявил о себе в Семилетнюю войну, которая закончилась за шесть лет до рождения Наполеона.

Ключом к австрийскому могуществу на севере Италии служили четыре крепости – «Четырехугольник»: Мантуя, Пескьера, Леньяго и Верона. Вместе они прикрывали подходы к альпийским перевалам на севере и востоке, а также к реке По и озеру Гарда. Наполеон предпочитал маневренную войну и избегал осад, но теперь у него не было выбора. Ему пришлось всего с 40 400 солдатами осаждать Мантую, защищать свои линии сообщения и удерживать линию Адидже. С июня 1796 по февраль 1797 года Мантуя находилась в осаде почти пять недель. Крепость, защищенная с трех сторон широким озером, а с четвертой – высокими и толстыми стенами, представляла собой грозное препятствие для любого завоевателя. Осажденных было гораздо больше, чем осаждавших, и австрийцы (по крайней мере, поначалу) выпускали вдвое больше ядер, чем французы. Но к началу июня Наполеон обеспечил армию (за счет Ломбардии и «контрибуций») настолько хорошо, что смог отправить в подарок Директории сто упряжных лошадей, чтобы «заменить никудышных, тянущих ваши кареты»{327}. Кроме того, Наполеон отправил в столицу столь необходимые там 2 млн франков золотом.

5 июня Наполеон встретился с французским послом в Тоскане Андре-Франсуа Мио де Мелито. Тот написал после этой встречи, что Наполеон

чрезвычайно худ. Его ненапудренные волосы, диковинно остриженные и спадающие на уши, достигали плеч. Он носил застегнутый доверху прямой сюртук с очень узкой золотой окантовкой и трехцветный плюмаж на шляпе. Сначала он не показался мне привлекательным, но его резкие черты, живой и проницательный взгляд, резкие, энергичные движения выдавали пылкий дух, а широкий лоб принадлежал человеку глубоко мыслящему