Читать книгу - "Военная знать ранней Византии - Евгений Павлович Глушанин"

Причины этого явления А. Демандт усматривает в борьбе за влияние между магистрами войск и гражданскими чиновниками[240]. По мнению М. Клаусса, это удалось совершить всесильному магистру оффиций Гелиону ”в связи с антигерманистской реакцией на Востоке”[241]. Однако, думается, что для борьбы за самостоятельность при формировании военной бюрократии и средних командных кадров армейская верхушка была слишком слаба в 401–415 гг.[242], тем более, что долгое время Аркадий оставлял презентальные магистерии вакантными. С другой стороны, учитывая, что “разгерманизации” офицерского корпуса Восточной империи в первое десятилетие V в. просто не было[243], передача должностей laterculum minus квестору дворца обусловливалась другими причинами. На наш взгляд, этот процесс находился в прямой связи с: 1) восстановлением и даже увеличением (создание фракийского магистерия в 412 г.) походных сил империи; 2) необходимостью исправления деформаций административной модели Констанция II по контролю над средним командным составом[244], происшедших в последние годы правления Феодосия I и в период политического кризиса 395–400 гг. В самом деле, трудно представить, чтобы ведомство квестора дворца осуществляло свое право на назначение офицеров в ходе крупномасштабных войн, с их неизбежными потерями, Феодосия I с Максимом и Евгением. Гайна, например, без оглядки на квестора дворца своей властью осуществлял чинопроизводство в армии (Soz. VIII. 4. 1; Socr. VI. 6). В 393 г. Феодосий I был вынужден сделать следующий выговор магистру Востока Аддею: “Корректор провинции Августамники, конечно же, заслуживает по причине нанесенной дуксу обиды быть осужденным вместе со своим оффикием; однако эта часть судопроизводства не должна узурпироваться должностью твоего превосходительства, поскольку всегда расследование о находящемся на службе юдексе принадлежит сиятельной префектуре” (CTh I. 7. 2). И, наконец, последний из законов, реформирующий компетенции чинопроизводства среднего командного состава армии, кратко напоминает о конкретной эволюции административной модели Констанция II: “Отныне нашей милости угодно, чтобы все должности малого списка, которые, хотя, кажется, ранее были на попечении и заботе сиятельного мужа квестора, а затем же перешли либо все, либо половина под власть и распоряжение магистров войск были возвращены, восстановленным обычаем древнего времени, впредь к первоначальному состоянию” (CTh. I. 8. 3). Даже беглого взгляда на указанные законы достаточно для утверждения о том, что создание системы правительственного контроля над средним командным составом армии было поэтапным, причем на второй стадии он был распространен на все войска империи.

Назначение командиров армии ведомством квестора дворца не просто серьезно подрывало влияние военной элиты, но и ставило ее саму в значительной мере под контроль гражданской администрации. В какой-то мере также “попытка восточного правительства взять власть в гражданские руки находит отражение в консульских фастах” (CLRE. 5), поскольку консулат военным стал предоставляться, особенно после административных новаций 10–20-х гг. V в., только за персональные заслуги. Видимо, не следует сбрасывать со счета и также факторы, способствовавшие “деполитизации” армейской верхушки, как малолетство Феодосия II при отсутствии войн в 409–421 гг. Наличие последнего обстоятельства, на наш взгляд, объективно вело к консервации позднеантичных представлений о временном характере высших военных магистратур. Хотя в данном случае не исключена случайность, складывается впечатление, что в первой половине V в. стремились в нормальных условиях ограничить срок полномочий магистров войск пятью годами: Варан/Арсак — 409–414 гг.; Прокопий — 422 (? 423) — (?)427 гг.; Ардабур — 422–427 гг.; Φл. Дионисий — 428–433 гг.; Саприкий/Флоренций — 415–421 гг. Вся отлаженная система контроля за армейской верхушкой в условиях отсутствия войн и при регулярной сменяемости магистров и военных комитов, видимо, определила крайне скудное состояние информации о них в источниках, фиксировавших лишь какие-то неординарные, связанные с ними события, и сосредоточившихся, главным образом, на внутриполитической, в том числе церковной, борьбе. Например, после Ипатия (415–420 гг.) нам не известен для весьма продолжительного периода ни один магистр Востока, и достаточно проблематично признание этой должности за неким Максимином, о котором сообщается, что “на Востоке воины подняли мятеж и умертвили полководца (ductorem) своего по имени Максимин” (Marc. Com. a. 420). Сведения о всех прочих магистрах вообще отсутствуют на этот момент. На наш взгляд, такое реальное положение высших командных институтов в государстве противоречит, во всяком случае для времени правления Аркадия и Феодосия II, тезису о том, что “поскольку отсутствие восточноримских или византийских императоров на поле боя стало обычным, оно оставалось фундаментальным элементом, который определял природу внутреннего военного давления”[245].

С таким “багажом” ранневизантийская военная верхушка подошла к персидской войне 421–422 гг., к появлению в ее рядах варваров, к началу возвышения Аспаридов. Думается, что не изменение психологического антигерманистского климата и, как считают, устранение политических причин для назначения германцев магистрами[246], но военные факторы способствовали началу этого процесса. На службе империи в 400-х и 410-х гг. находилось, видимо, немало офицеров-варваров, иначе трудно объяснить внезапное появление магистров варварского происхождения в 420-х гг., что, в свою очередь, не согласуется с традиционной концепцией т. н. “разгерманизации” офицерского корпуса. Так, известно, что гот Плинта в 418 г. был комитом, подавляя мятеж в Палестине. Именно в награду за разгром мятежников он получил консулат в 419 г. вместе с рангом презентального магистра (PLRE. II. 892). Алан Ардабур до 421 г. также, очевидно, был комитом, назначенный после начала войны с персами, согласно Сократу (VII. 18. 20), стратегом. После победы над персами Феодосий II назначил его в награду презентальным магистром (PLRE. II. 137). Гот Ариовинд, по Малале (364), в 422 г. был комитом федератов, или, согласно Сократу (VII. 18. 25), έτερος των Ρωμαίων στρατηγός. Знаменитый Аспар, начавший военную службу с юности, около 424 г. обозначен как стратег (Ioann. Ant. fr. 195). То, что все эти офицеры-варвары выдвинулись в условиях ухудшения отношений с персами, противоречит мнению А. Джонса о том, что “фактически не было политических препятствий для назначения германских генералов во время последних тридцати лет правления Феодосия II, когда главными врагами империи были гунны, которых германцы имели причины ненавидеть столь же сильно, сколь и римляне”[247]. Однако, на наш взгляд, вряд ли межплеменные конфликты в варварском мире могли повлиять на кадровую политику империи уже в начале 420-х гг.[248] Например, в 423 г. в непосредственной близости от гуннов на должности магистра Иллирика или Фракии был не германец, но римлянин Македоний (CJ. III. 21. 2).

Восточный магистерий также чаще замещался римлянами. Так, в начале 420-х гг. стратилатом для войны с персами был назначен Прокопий (Socr. VII. 20). По Сидонию, после заключения мира в 422 г. он стал патрицием и магистром Востока (Carm. II. 89–93). Малала отметил, что в самом начале войны император “сделал стратилатом Востока патрикия Прокопия и послал его с экспедиционными силами (μετά έξπεδίτου) воевать” (Malala. 364). Несмотря на известную противоречивость данных источников, думается, что