Читать книгу - "Некрополи Петербурга: Адамовы головы, холерные кладбища и Гром-камень - Маргарита Николаева"

В 1918 году в Петрограде не стало спокойнее. Всего через два месяца после Красного Октября у Таврического дворца большевики расстреляли мирную демонстрацию в поддержку Учредительного собрания — органа, который должен был определить государственное устройство страны. Погибших похоронили на Преображенском кладбище рядом с расстрелянными в 1905 году. Эти похороны превратились в «…многотысячную демонстрацию, проходившую под лозунгом: “5 января 1918-го — 9 января 1905-го. Жертвам, павшим в борьбе за народовластие”»[144]. Вероятно, из-за такого внимания к революционным могилам Преображенское кладбище в 1925 году было переименовано в кладбище Жертв 9 января.

Летом — будто бы мало было революционных потрясений — в город пришла очередная эпидемия холеры. Новая власть по-новому подошла к возникшей проблеме: появилась идея «…впрягать “буржуазию” в телеги для возки трупов и заставлять ее рыть холерные могилы»[145]. Смертность, впрочем, по сравнению с предыдущими эпидемиями была невысока, что не мешало скептически настроенным к большевистской власти отпускать подобные комментарии: «…уже было до 1000 заболеваний в день. Можно себе представить ярость большевиков! Явно, что холера контрреволюционна, а расстрелять ее нельзя. Приходится выдумывать другие способы борьбы»[146].

А в конце 1918 года был принят декрет, напрямую повлиявший на городские кладбища, — «О кладбищах и похоронах». Декрет отменял разряды и плату за место на кладбище, а также закреплял переход всех кладбищ, крематориев и моргов в ведение местных советов депутатов.

Кроме того, были национализированы и частные похоронные бюро, причем никакой компенсации бывшим собственникам выплачено не было, потому что все бюро «приносили крупную прибыль их владельцам и [являлись] органами эксплуатации наемного труда. [Поэтому] национализированное имущество вполне окупило себестоимость его прежним владельцам, почему… никакой оплате не подлежит»[147] — то есть государство просто забрало себе частный бизнес, не компенсировав собственникам убытки.

Вкупе с вышедшим в начале года декретом «Об отделении церкви от государства…» это означало, что с конца 1918 года церковь более не могла содержать кладбища, проводить обязательные религиозные обряды с умершими (по желанию родственников и за их счет обряды могли проводиться), а также вести учет погребенных — отныне факт смерти необходимо было регистрировать в органах ЗАГС, а погребение было невозможно без выписки о регистрации. Эти декреты полностью уничтожили существовавшую ранее систему церковного учета, лишили церковь возможности получать доходы, а погребение перевели в разряд светских, а не религиозных услуг, оплата которых возлагалась на государство. Создавалось впечатление совершенно нового подхода к похоронной сфере, однако «…в действительности же многие положения нового похоронного законодательства отсылают к дискуссиям и инициативам дореволюционной поры»[148].

Вы могли заметить, что в декрете «О кладбищах и похоронах» сообщается о переходе кладбищ, крематориев и моргов. Если с кладбищами и моргами все понятно (хотя морги как таковые были в основном при больницах), то о каких крематориях речь? Ведь в дореволюционной России ни одного общедоступного крематория так и не появилось! Видимо, авторы декрета работали наперед — только в 1919 году в Петрограде была учреждена Постоянная комиссия по постройке первого государственного крематориума и морга, которую возглавил Б. Г. Каплун.

Отдельные случаи сжигания тел до революции все-таки встречались: на форте «Александр I» (второе название — «Чумный», поскольку там была размещена лаборатория по исследованию чумы) сожгли тела погибших от чумы врачей; также в начале ХХ века крематорий существовал во Владивостоке, однако пользовались им, вероятно, только японцы.

Сама идея кремации была не нова — в городе предлагали устроить крематорий и до революции; тогда же, в начале XX века, отмечали, что с религиозной точки зрения нет разницы, кремирован человек или похоронен в земле. Поэтому заинтересованность новой власти в кремации могла быть обусловлена не столько антирелигиозными настроениями (церковь, как вы помните, была против кремации), сколько развитием идей предшественников и созданием нового, революционного способа погребения. Некоторые исследовательницы впоследствии отмечали, что «…пропаганда кремации виделась большевикам удобным инструментом секуляризации повседневности… и укоренения в населении утилитарно-прагматического взгляда на все стороны человеческой жизни, включая смерть»[149].

При этом, вероятно руководствуясь именно антирелигиозными соображениями, выбрали место для постройки первого крематория на территории Александро-Невской лавры. Был организован конкурс проектов крематория (отдельно был конкурс на проект кремационной печи). К проекту крематория были составлены подробные требования, из которых самым любопытным можно считать наличие 2-3 комнат для священнослужителей — это подтверждает мысль о двойственности отношения к кремации у большевиков. После определения проекта-победителя на территории лавры началась стройка, однако к концу 1919 года стало понятно, что для продолжения строительства не хватает ни средств, ни материалов, ни рабочих рук. Поэтому было решено построить временный крематорий. Место под него нашли на Васильевском острове недалеко от Смоленских кладбищ, в доме Рожкова, где раньше располагались бани[150].

Здание спешно реконструировали, соорудили печь и уже в конце 1920 года произвели первую кремацию. Нередко на сожжениях присутствовали зрители, как родственники покойных, так и любопытствующие, в числе которых были организатор крематория Б. Г. Каплун, поэт Н. С. Гумилев, художник Ю. П. Анненков, писатель К. И. Чуковский, оставивший такие воспоминания о крематории: «…все голо и откровенно. Ни религия, ни поэзия, ни даже простая учтивость не скрашивают места сожжения. Революция отняла прежние обряды и декорумы и не дала своих. Все в шапках, курят, говорят о трупах, как о псах»[151].

Несмотря на то что власти старались популяризировать кремацию, размещая объявления и плакаты в газетах, люди не желали подвергать тела близких «огненному погребению», а вскоре из-за недостатка топлива (дров) работа крематория была прекращена. Всего за два месяца работы кремировали меньше 400 человек, причем только нескольких покойных кремировали по их или родственников завещанию. Комиссия по постройке крематория вскоре тоже была распущена, а крематорий в Александро-Невской лавре так и остался недостроенным.

Пока новая власть разбиралась с крематорием, национализированные кладбища продолжали разрушаться. Горожане нередко содействовали этому: в архивах сохранился протокол на гражданку Иванову-Барковскую, где указывалось, что она «…ломала на Волковом кладбище с могил кресты, полесадники и торговала ими»[152]. Гражданка в ответ объясняла, что «ломала кресты, полесадники… безработная, на руках двое детей, которым нечего есть, посему к этому и прибегнула». Подобные случаи краж с кладбищ были нередки, не всегда лишь они оставались закрепленными в официальных протоколах. Упоминание о разрушенных кладбищах можно найти в дневнике А. Ахматовой: «Все старые петербургские вывески были еще на своих местах. Но за ними, кроме пыли, мрака и зияющей пустоты, ничего