Читать книгу - "Польша или Русь? Литва в составе Российской империи - Дарюс Сталюнас"

от того, как трактовалось понятие «русский». Согласно М. Н. Каткову, понятие принадлежности к русской нации было полиэтническим и поликонфессиональным, а в иерархии идентичностей главная роль отводилась русскому языку. Именно в 1860-х годах в российском общественном дискурсе наблюдаются попытки «разъединения католицизма и польской национальности», главным идеологом которого как раз и был редактор «Московских ведомостей», утверждавший, что даже «русские подданные католического исповедания» должны считать себя «вполне русскими людьми»[401]. При этом сам М. Н. Катков считал, что такое «разъединение» – дело скорее будущего. «Московские ведомости» признавали, что «католицизм в Западном крае служит теперь признаком польской национальности»[402]. Согласно другой концепции, более традиционной, к русским относились только лица православного исповедания (и старообрядцы). Как писал виленский генерал-губернатор М. Н. Муравьев, «православие соединено с понятием о русской народности, как, напротив того, католик и поляк составляют одно»[403]. Конечно, не только конфессия, согласно этой концепции, определяла национальную принадлежность. Важны были и происхождение, и политические взгляды (если речь шла о дворянине), и используемый язык.

И присвоение термину «обрусение» отрицательных коннотаций, и различные парадигмы принадлежности к русской национальности показывают, что, если мы ставим перед собой задачу выяснить цели имперских властей, мы не можем опираться только на формулировки целей национальной политики, которые были даны чиновниками и публицистами даже в совершенно конфиденциальной переписке. Поэтому далее я более внимательно прослежу, с помощью каких маркеров в российском дискурсе того времени идентифицировалась та или иная конкретная недоминирующая этническая группа и/или как имперские власти пытались повлиять на маркеры, свидетельствующие об инакости такой группы, прежде всего – на принадлежность к определенной конфессии и на язык. Начну с исповедовавшей католицизм социальной элиты, которую называли поляками, то есть с тех, кто после восстания 1863–1864 годов в этнической иерархии империи стал основным врагом.

Глава 8

Когда сегрегация стала приоритетом: Имперская власть и поляки

Для мер национальной политики, проводившейся в Северо-Западном крае во время подавления восстания 1863–1864 годов, характерны многие черты националистской национальной политики. «Мятеж» еще более, чем в предыдущие годы, способствовал восприятию имперской правящей элитой поляков как основных врагов империи и подтолкнул имперские власти к политике «деполонизации», основной целью которой была защита крестьян от распространения польского влияния, при этом «обрусение» поляков, понимавшееся как аккультурация, ассимиляция или даже интеграция, что я прежде всего и постараюсь показать, целью имперской национальной политики не являлось.

«Обрусение» поляков

Несмотря на то что виленский генерал-губернатор К. П. Кауфман требовал, чтобы поляки как можно скорее стали русскими «по чувствам и мыслям»[404], даже та часть имперской бюрократии, которая ратовала за введение строгих антипольских мер, не надеялась на «обрусение» взрослого польского населения. В некотором смысле обобщение этих настроений было представлено во всеподданнейших докладах виленского генерал-губернатора М. Н. Муравьева (1863–1865)[405]. Уже в первые месяцы своего пребывания на посту «главного начальника края» М. Н. Муравьев спешил донести Александру II, что дворянство Северо-Западного края «окончательно покорилось» и даже «само духовенство смиряется», но в то же время генерал-губернатор замечал: «Конечно, на искренность заявленных ими чувств вполне полагаться нельзя. Поляки, всегда крамольные, легкомысленные, столь же легко покоряются пред силою энергическою власт<и> сколько самодеянны и дерзки при малейшем послаблении ‹…› Дворянство польского происхождения и шляхта, постоянно подстрекаемые римско-католическим духовенством, будут всегдашними нашими врагами»[406]. В первую очередь по этой причине в 1860-х годах усилились дискуссии об изгнании дворян католического исповедания из Западного края. Этой цели должны были служить и указ 10 декабря 1865 года, и введение процентного налога с доходов от земельной собственности. Иными словами, надежды на перевоспитание взрослых поляков не было, не говоря уже о возможности превратить их в русских в этнокультурном отношении, то есть ассимилировать.

В бюрократических кругах споры о студенческих волнениях в начале 1860-х годов и история вокруг проектов учреждения высшей школы в Северо-Западном крае показывают, что «потерянными» для «русского дела» также были и польские студенты. С началом студенческих волнений все российские университеты в начале 1860-х годов старались от них избавиться. Киевский генерал-губернатор Илларион Васильевич Васильчиков открыто признавал, что русский университет Святого Владимира в Киеве не может повлиять на поляков: «Преобладание в университете польского элемента открывает возможность полякам удерживать свой характер и вырабатывать свои собственные политические стремления, в замкнутом, отдельном от русских кружке»[407]. Польские студенты не только не поддавались русскому/российскому влиянию, но и сами «вредно» воздействовали на окружающих, в том числе на русских студентов[408]. Поэтому после восстания 1863–1864 годов для поляков ввели процентную норму в российских учебных заведениях, чтобы избежать их пагубного влияния на обучающуюся молодежь. Та же логика не позволила властям учредить высшую школу в Северо-Западном крае. Имперские бюрократы и влиятельные публицисты, в том числе и редактор «Московских ведомостей» М. Н. Катков, боялись, что и в русском университете поляки сумеют привить другим студентам свои ценности[409]. Проблематичным в понимании российских чиновников было и перевоспитание учеников средних учебных заведений. После «мятежа» власти закрыли гимназии, в которых преобладали ученики-католики.

Но может быть тогда, в 1860-х годах, имперские чиновники надеялись хотя бы на «обрусение» детей, которые еще не ходят в школы? Может быть, была надежда на то, что изменившаяся этнополитическая реальность, преобладание русского языка и культуры в общественной жизни заставит «обрусеть» младшее поколение? Но как власти могли повлиять на польских детей? Чиновники прекрасно понимали, что из семьи эти дети могут вынести только враждебность к России и русским: «Если выражение, что всякий новорожденный ребенок польского происхождения всасывает ненависть к русскому правительству и русской нации вместе с молоком матери, может быть названо фразою, то другое – что тот же самый ребенок, не далее как по достижении десятилетнего возраста, уже достаточно ознакомлен с известным польским катехизисом и готов сделаться заклятым врагом всего русского – опытом дознанная истина»[410].

Даже на смешанные браки надеялись не все чиновники[411]. Если виленский генерал-губернатор А. Л. Потапов позитивно оценивал такие браки, потому что они «принадлежат к разряду общественных явлений, хотя медленно, но неуклонно ведущих к обрусению края и к радикальному искоренению в нем польского элемента»[412], то другие чиновники более пессимистично оценивали возможности русских супругов повлиять на воспитание детей. Так, в 1871 году министр государственных имуществ Александр Алексеевич Зеленой объяснил, что русским девицам не следует выдавать разрешений на покупку имений, потому что они могут выйти замуж за лиц «польского происхождения» и «дети их, наследуя уже по закону в имении каждого из родителей, хотя