Читать книгу - "Жизнь в белых перчатках - Керри Махер"

вид. — Теперь в этих словах сквозила настоящая враждебность. Сэнди раздраженно воззрился в потолок.

— У вас нынче утром радостный вид… — Тише, с мольбой.

— У вас нынче утром радостный вид! — с криком развернулся к ней Сэнди.

Не раздумывая, Грейс отступила на шаг, открыла рот для следующей реплики и смогла лишь прошептать:

— У вас нынче утром радостный вид.

Сэнди выждал мгновение… другое… третье… потом повесил голову, вздохнул и осмелился нерешительно шагнуть вперед. Неловко потрепав Грейс по спине, он пробормотал извиняющимся тоном:

— У вас нынче утром радостный вид.

Грейс подняла на него глаза, сердце колотилось где-то в горле.

— У вас нынче утром радостный вид.

На этот раз Сэнди не ответил, и они по меньшей мере две минуты смотрели друг на друга. Грейс испытующе вглядывалась в глаза учителя, ее губы сжались, а подбородок почти дрожал. Она пропускала сквозь себя все чувства этой сценки — что и было целью данной стадии ее обучения, когда слова практически не имели значения в сравнении с настоящей эмоциональной связью актеров.

А потом Сэнди в мгновение ока преобразился, рассмеявшись искренним довольным смехом:

— Молодец, Грейс. Просто молодец. Именно это вы должны вспомнить, когда на неделе окажетесь перед камерами.

«Но как, Сэнди?» — хотелось ей спросить. Она очень быстро полюбила очкарика Сэнди Мейснера, который оказался удивительно простым и непринужденным человеком, особенно для светила подобного масштаба. Его уроки были поразительными и захватывающими, но Грейс не понимала, как приспособить «У вас нынче утром радостный вид» к «Сверчку за очагом» Диккенса, ее следующей телевизионной постановке. Занятия были недостаточно долгими, чтобы тратить время на расспросы, к тому же ей совсем не хотелось выглядеть безнадежной тупицей. Дон пообещал — постепенно она поймет, что к чему. И поэтому во время мытья посуды или прогулок по Центральному парку среди осенних листьев Грейс продолжала размышлять, как использовать новые навыки в работе на телевидении или на немногочисленных театральных пробах, которые Эдит умудрялась для нее устраивать.

Ее поддерживало то, что Джин находился в городе. Его брак аннулировали, а значит, он стал холостым и свободным, но они продолжали скрываться. Причину этого Грейс объяснила ему как-то вечером, когда они ели пиццу с содовой за углом школы Мейснера «Театр по соседству», в котором Сэнди давал ей уроки.

— Я не могу рисковать: вдруг родители опять запрут меня дома.

— И как они, по-твоему, это сделают? Ты же взрослая женщина.

Грейс знала, что он прав, и все же страх не исчезал. Как и неприятное воспоминание о том, что их отношения с Доном начали разваливаться после точно такого же разговора.

— Они не воспринимают меня как взрослую женщину, — ответила она.

— Так заставь их, Грейс. Финансово ты от них не зависишь. Ну что они способны сделать или сказать, чтобы испортить тебе жизнь?

Ковыряя вилкой корку, оставшуюся на бумажной тарелке, она проговорила:

— Может, ты и прав.

В воображении Грейс много-много раз восставала против родительской власти, прокручивала в голове разговор, отстаивая свой новый образ жизни и в итоге говоря решительное «нет». Эта сцена всегда наполняла все ее тело могущественной энергией, от которой хотелось вырваться из помещения и побежать. Иногда такой же эффект Грейс получала от занятий с Сэнди, и она заметила, что именно в подобных случаях тот бывал особенно ею доволен. А вот упражнения, где приходилось манерничать, хныкать или унижаться, всегда приходилось повторять еще и еще.

— Я наверняка прав, — сказал Джин. — Тебе нужно просто повернуть тумблер в своей прекрасной головке, понять, что ты самостоятельная, и не давать им больше тобой распоряжаться.

Общаться с Джином было куда приятнее, когда он не пил, а его воодушевляющие речи, произнесенные в трезвом виде, звучали куда добрее, чем все, что когда-либо говорил Дон. Грейс встретилась с ним именно в этом заведении потому, что тут не подавали алкоголь. Будь Джин навеселе, он бы просто пробормотал: «Да не переживай ты, я объясню твоему папаше, куда нужно засунуть католический идеал женщины», а потом и вовсе сменил тему. Отчасти из-за его пьянства она и не спешила затевать разговор с родителями, потому что и сама не знала, сколько еще продлятся их отношения, хотя не готова была признать это вслух и уж точно — в разговоре с Джином.

— Легче сказать, чем сделать, но ты прав, — ответила она. — Я это понимаю.

Он прижался лбом к ее лбу:

— Это трудно, Грейс. Я это понимаю. Думаю, нам, детям из католических семей, которых растили, прививая чувство вины, особенно сложно отстаивать себя и свои желания. Потому-то я так долго оставался женатым. Чувство вины и ожидания.

— А вот интересно, что этому противопоставить? — спросила Грейс. — Противоположность вины — невинность, этого добра мне тоже не надо.

— Лучше искать не противоположность, а противоядие, — предложил Джин. — Например, гордость и независимость.

— Лучше уравновешенность и независимость.

— Для тебя это подходит. Ты уравновешенная, Грейс, что и делает тебя такой прекрасной актрисой.

Он поцеловал ее над бумажными тарелками, и Грейс чувствовала себя радостной и счастливой, пока Джин не предложил встретиться с друзьями в баре. Ей хотелось закончить их совместный вечер сейчас, а не через несколько часов, когда Джин так наберется, что едва сможет поймать такси до дома.

— Как насчет того, чтобы поехать ко мне и лечь пораньше? — возразила она, обнимая Джина за талию и цепляясь большими пальцами за его ремень настолько многозначительно, насколько осмеливалась в людном месте.

Теперь они стояли на тротуаре и целовались, а мимо мчался вечерний поток машин.

— Только сперва по глоточку пропустим, — сказал Джин.

«Ты не способен ограничиться глоточком», — подумала она, а вслух сказала, снова прижимаясь к нему:

— Я не могу. Завтра рано вставать. У меня вначале урок с Сэнди, а потом репетиция.

— Какая же ты хорошая, — проговорил он, и Грейс знала, что это и похвала, и начало его отказа.

Повеселиться с друзьями для него соблазнительнее, чем покувыркаться с ней в постели и пораньше уснуть. Это ранило ее в самое сердце.

— Ранняя пташка зернышко клюет и так далее, — сказала она, выпуская его ремень и отступая на шаг. — Но, если ты пока не хочешь завершить свой день, я пойму. — Это было неправдой, но отреагировать иначе казалось немыслимым.

Они помолчали. Потом Джин поймал ее руку, сжал, а после снова поцеловал Грейс.

— Ты самая лучшая. Тебе это известно? Завтра позвоню.

Грейс навсегда запомнит этот миг как миг осознания того, что она ни за что не станет рисковать отношениями с родителями ради Джина. Хотя и расстаться с ним она